Стефан Хермлин - Вечерний свет

С Б. у меня сложились странные отношения. Он был сыном офицера, павшего на фронте в первую мировую войну; его мать, не очень состоятельная, многим пожертвовала, чтобы он мог учиться в школе и получить музыкальное образование. Он стал членом гитлерюгенда и СА в то самое время, когда я оказался единственным учеником в нашей гимназии, вступившим в комсомол. Б. ненавидел марксистов, евреев и иностранцев. Но он, ученик Вильгельма Кемпфа {45} 45 Вильгельм Кемпф (р. в 1895 г.) — выдающийся немецкий пианист, органист и композитор, автор двух симфоний и оперы «Царь Мидас» (1931). Известен как исполнитель Бетховена и Шуберта. , еще и блестяще играл на рояле. Однажды мы с ним подрались, но, поскольку я занимался боксом, я сразу же дал ему отпор, после этого он предпочитал со мной не ссориться. Он был из породы тех низких людей, которые любят держаться сворой и только тогда, как собаки в своре, бывают смелыми и опасными. Вскоре эти своры, громко распевая: «Когда брызнет с ножа еврейская кровь, мы отлично себя почувствуем вновь», овладели Германией. Но пока еще до этого не дошло, и мы долго и серьезно беседовали на музыкальные темы.

Весной 1935 года мы не раз встречались на тех вечерах, где Клаудио Аррау {46} 46 Клаудио Аррау (р. 1903) — выдающийся чилийский пианист, гастролировавший во многих странах Европы (в том числе дважды — в 1929 г. и в 1968 г. — в СССР). Виртуозный исполнитель произведений Баха и Бетховена. исполнял все сочинения Баха для клавира. Аррау, не раз выступавший вместе с моим учителем музыки, был одним из очень немногих зарубежных музыкантов, которых тогда еще можно было услышать в Германии. В перерывах я беседовал с Б. Восторжествовавшая в стране власть, казалось, давала ему возможность наконец-то отомстить мне. Но он не изменил своей обычной манеры держаться со мной с тех пор, как мы простились, окончив школу. Мы спорили о том, возможно ли то или иное сочетание звуков исполнять legato. Впрочем, я время от времени ловил на себе мутный, искаженный ненавистью взгляд его косо посаженных глаз. Впервые я задумался тогда о подлинном и мнимом перемирии, которое могут установить великие творения искусства между непримиримыми врагами, равно искушенными в искусстве. И позже я не раз встречался с этим феноменом, но не избавился от подозрения, что по крайней мере одна из сторон должна заблуждаться.

Г. тоже был испытанным старым бойцом, выражаясь языком того времени. Он был умен и в отличие от Б. нисколько не коварен, скорее даже приветлив и прямодушен. Было в нем что-то мечтательное, и к тому же он страдал какой-то таинственной болезнью: посреди урока ни с того ни с сего лицо его вдруг покрывала страшная бледность, он цепенел, на вопросы не отвечал и начинал медленно крениться набок, пока сосед по парте не подхватывал его. Урок прерывался, мы удрученно глядели на Г., но через две-три минуты он приходил в себя и продолжал слушать учителя, словно бы ничего и не произошло. Этот болезненный и добросердечный юноша с большими духовными запросами был совсем не похож на штурмовика, каким его обычно представляешь, и все же он именно им и был. Мы не дружили и не могли дружить, но мы симпатизировали друг другу, иногда в шутку один из нас спрашивал, не довелось ли нам стрелять друг в друга прошлой ночью, во время этих коротких перестрелок на ночных улицах вначале обычно стреляли по фонарям, и в темноте мелькали только тени.

Я встретился с Г. незадолго до того, как покинул Германию, на Виттенбергплац. Мы погуляли немного, он начал говорить о политике и через несколько минут без обиняков спросил меня: «Ты все еще коммунист?» Я помедлил с ответом, но подпольщик быстро понимает, кому из собеседников и насколько он может доверять. Я сказал Г., что он меня знает, я не меняю своих убеждений как перчатки. Он не удивился, только кивнул и сказал: «Я так и думал. Но я стал другим». Теперь удивился я. «Ты уже не национал-социалист?» — спросил я. «Нет, почему, — возразил он тихо, — но мы должны создать новое движение. Адольф Гитлер предал нас. Социальной революции не произошло». Он был одним из тех, кто искренне верил в революционность этой контрреволюции, и одним из немногих, кто решил сделать выводы из своего разочарования. Мы пожали друг другу руки. Его я тоже больше не видел.

Волна истории прошумела над моими школьными приятелями. Она унесла в небытие и моих друзей. Фриц К. был рассыльным небольшой берлинской фирмы; невысокий, белокурый, крепкий, обаятельный нахал, он был на редкость остер на язык. Я напрасно пытался заинтересовать его книгами и ставил ему в пример нашего друга Генриха; Генрих читал ревностно и неутомимо то Шекспира, то Дарвина, во мне он видел владельца общественной библиотеки, и я с восторгом принимал эту роль. Но Фрицу не хватало усидчивости для чтения, и осуждать его за это было нельзя, он всегда умел ввернуть такое словцо, что нельзя было не рассмеяться, ему больше нравилось ходить на собрания и демонстрации; он был весел, отважен и верен, настоящий берлинский Гаврош. Он пал одним из первых в новой войне, под Варшавой.

Вальтер Н. мне нравился. Каменщик по профессии, сильный и статный, он много размышлял, но говорил мало, так как заикался. Вскоре после гитлеровского переворота я разыскал его и предложил заняться нелегальной работой. Он отказался. Он заявил мне, что трудовой фронт предложил ему обучаться на бесплатных курсах, после чего он сможет сдать экзамены и стать десятником. «Ты ведь понимаешь, что такой случай я не могу упустить. Я тут же получу работу, впервые за три года. А если я стану десятником, то смогу гораздо больше сделать для нашего дела. Ведь мы за то, чтобы наши люди повышали квалификацию». Вальтер Н. маршировал вместе с миллионами других на Восток, попал в советский плен и был освобожден вскоре после окончания войны. Все еще могло хорошо кончиться, но в поезде, который вез его домой, он выпил воды из тендера, и, когда поезд пересекал границу, он уже метался в тифу, после чего не прожил и трех дней.

Альберт Г. родился в том же городе, что и я, сражался в Испании. Спускаясь по холму, только что отбитому у неприятеля, он заметил раненого франкистского офицера, который знаками дал ему понять, что хочет сдаться. Когда Альберт приблизился, тот вытащил пистолет и выстрелил ему в пах с кратчайшего расстояния. Альберт застрелил фашиста, потом унесли его самого; как и многих тяжелораненых из интербригады, его увезли в Советский Союз, рана зажила, но он перестал быть мужчиной. Когда началась война против Советского Союза, он пошел добровольцем в парашютный десант, который сбросили над Германией. Как и другие, он пропал без вести. Только после войны в архивах гестапо найдено его дело, краткие сведения о его гибели. Лишь благодаря подколотой фотографии мы узнали, что это и был Альберт Г. Под пыткой он не выдал даже своего имени. Так, без имени, он и был казнен.