Стефан Хермлин - Вечерний свет

А потом снова возвращался шум прибоя, боль в горле, мучительное, распирающее грудь удушье, и перед глазами начинали плясать желтые языки пламени, предвещая гибель. Как долго это длилось, он не знал. С той минуты, как он взошел на плаху, могли протечь года. Его искаженное, гаснущее сознание способно было лишь томительно ждать той секунды, когда будет ослаблен винт. В какое-то мгновенье, когда кольцо вновь сдавило шею, но дыхание еще не было полностью утрачено, в его меркнущем сознании произошел перелом. Глаза Йорка были закрыты. Но он заметил, что на этот раз полное удушье не наступает с обычной быстротой. Прошла вечность, прежде чем он осознал, что винт не затянут до конца. Йорк так ослабел, что у него не было сил открыть глаза. Сквозь шум прибоя он, казалось, улавливал какие-то новые, никогда до этого не слышанные звуки — негромкий треск и хлопки, перемежающиеся непонятными выкриками. Страх пронизал его до самого нутра, когда у него над ухом раздался вопль. Нечеловеческий вопль, хотя кричал человек. Но Йорк все еще не мог воспринять смысла слов, которые кто-то выкрикивал.

С огромным усилием — преодолевая безмерную, почти непреодолимую усталость — он открыл глаза и увидел, что вокруг что-то изменилось: на песчаной поверхности двора, в центре которого он находился, было распростерто несколько человеческих фигур, и, всмотревшись внимательнее, он распознал в них приспешников диктатора. Он увидел форменную одежду на неподвижно лежавших телах. И минуту спустя, когда и возле и позади него еще продолжали трещать выстрелы — ибо это они доносились до него в его полуобморочном состоянии, — он почувствовал, что его хватают, вытаскивают из кольца и двое каких-то мужчин, чьи лица были ему незнакомы, почти волоком тащат его куда-то. Путь через двор был бесконечен; он видел, как его спотыкающиеся, волочащиеся ноги вздымают облака пыли, от боли в горле он едва снова не потерял сознание, в висках тяжело и глухо стучала кровь, и в то же время он прислушивался к голосам, которые раздавались то вдалеке, то ближе, — к неясным, отрывочным выкрикам, приказаниям, угрозам; прислушивался, все еще не различая слов.

И вдруг кто-то совершенно отчетливо произнес возле него:

— Скорее, господин лейтенант, мы должны довести дело до конца!

Голос показался ему знакомым, и пока лейтенант силился что-то восстановить в своем медленно пробуждающемся сознании, его протащили в ворота, потом через улицу, втолкнули в небольшую серую машину, и мотор тотчас загудел. Тут лейтенант почувствовал, что его мягко и неодолимо уносит куда-то и он погружается в обретенное вновь безразличие, которое смутно ширится в его сознании, как круги по воде. Пробуждаясь время от времени, он видел проселочную дорогу, сосновые леса, крестьян на полях. В желтом послеполуденном свете он заметил, что машина выехала на узкую лесную дорогу, где ее затрясло по корням и камням, и остановилась перед домом лесничего. Вернике и еще кто-то бережно ввели лейтенанта в дом, предложили ему кофе и закуску. С ним обменялись всего несколькими словами, и он был благодарен за это. Потом ему дали военную форму со знаками различия более высокого чина, чем его собственный, и документы на имя майора Б. энского артиллерийского полка. В кармане мундира он ощутил тяжесть пистолета «08». Внезапно в небольшом зеркальце, висевшем над столом, он увидел свое лицо и испугался черной бездны глаз и тонкой загадочной улыбки, кривившей рот. Зеркало приковало к себе его взгляд, но вдруг в нем все стало тускнеть и расплываться, словно по нему прошли облака, Йорку показалось, что в глубине зеркала творится что-то, и он отвернулся.

В машине Вернике прикрыл ему и себе ноги одеялом, при этом Йорк заметил на коленях у слуги холодную темную сталь автомата. Начинало смеркаться, когда они отправились дальше; куда — Йорк не спрашивал. Горло все еще болело, но он уже чувствовал, как к нему возвращаются силы и спокойствие. В состоянии близком к блаженству он смотрел на расстилавшийся перед ним пейзаж, на отягченные плодами деревья, тянувшиеся к зеленовато-золотистому небу, и не давал себе труда примечать путевые указатели или читать названия населенных пунктов на табличках.

Неприметно спускалась ночь. Мало-помалу Йорк впал в легкое, чуткое забытье: в ушах у него звучали то чьи-то ласковые слова, то шум сражения, то возникал перед ним берег моря, то страшные глаза палачей, то какие-то тени на усыпанных гравием дорожках. Что-то беспокоило его, сверлило мозг, и, очнувшись, он ощутил холодный пот на лбу. Машина въезжала в ворота; в глубине двора высился фасад массивного здания. Машина остановилась перед подъездом, слабо освещенным падавшим из окон светом. Уже полностью пробудившись, Йорк с волнением вспомнил, как он уже стоял однажды на этом дворе, и тут в распахнутой дверце автомобиля он увидел лицо барона фон Х., друга его отца. Неописуемый страх охватил его. И неописуемая радость.

— Петер! — негромко воскликнул барон. — Добро пожаловать в мой дом! — Он подал лейтенанту руку. — Здесь еще кое-кто поджидает тебя, — прибавил он и на вопросительный взгляд Йорка ответил только доброй многозначительной улыбкой.

Опираясь на руку барона, лейтенант как во сне стал подниматься по лестнице. Сеттер потерся о его колено, от внезапно прихлынувших к его глазам слез лейтенант как в тумане видел круглый фонарь над порталом. В комнате, так хорошо ему знакомой, уже была приготовлена для него постель, в глубоком, радостном успокоении он окинул блуждающим взглядом картины на стенах, книги, черный кабинетный рояль, свечи на столе.

В соседней комнате слуга вместе с Вернике накрывали на стол. Барон сказал им что-то вполголоса и вышел. Йорк остановился у окна, глядя на смутное отражение своего лица в стекле. От тепла этой неширокой продолговатой комнаты его стало клонить ко сну. Он чувствовал боль и тяжесть во всем теле, а воротничок мундира мучительно сдавливал ему шею. Он знал, что остался теперь один. И лица его товарищей по заговору — веселые, озабоченные, окаменевшие от ужаса — возникали перед его глазами. В памяти всплыло изжелта-восковое лицо генерал-полковника Б., сидевшего с закрытыми глазами за письменным столом, привалившись к спинке кресла, в то время как в коридоре дома на Брендлерштрассе прогремел еще один, запоздалый взрыв ручной гранаты. Он отчетливо видел кольца дыма гаснущей сигареты, видел узкую струйку крови, ползущую в коротко остриженных седых волосах генерал-полковника. Оглушенный, отупевший, чувствуя на своем лице удары солдатских кулаков, он все еще продолжал смотреть на заострявшееся лицо генерал-полковника.

Он уловил неясные, приглушенные шорохи, наполнявшие дом. Стоя у окна, слепо вперившегося в ночной мрак, он рассматривал свои виски — в них было что-то беззащитное — и свои поникшие плечи под чужим мундиром. Он не воскрешал в памяти событий последних лет, но чувствовал в этот час, что нерешительность, безволие и отсутствие собственного мнения тяготеют над ним и готовы сломить его дух.