Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

в персонаж, а жизни — в театр. Сбежать, спрятаться, изобрести себя заново, обмануть всех, закрыться

маской.

Я нашла твою статью о Боуи двадцатилетней

давности. “Кинематограф по определению был и оста-

ется искусством физической реальности, с которой

Боуи долго и успешно боролся, синтезируя собствен-

ную плоть в некое художественное вещество”.

Помню, как ты любовался его разноцветными

глазами. Называл его божественным андрогином.

Как восхищался его персонажем — ледяной белокурой

бестией — в умозрительном и статичном фильме

Осимы “Счастливого Рождества, мистер Лоуренс”, который ты любил за нечеловеческую красоту двух

главных героев. Как говорил, что вампирский поцелуй

Боуи с Катрин Денев в “Голоде” — едва ли не самый

прекрасный экранный поцелуй. Тогда меня всё это не

слишком впечатляло, но теперь неожиданно ударило

в самое сердце. И в той же твоей статье я читаю:

“Кинематограф так и не уловил закон, по которому

живет это вечно изменяющееся тело. Но кто знает, может быть, именно сейчас, когда виртуальная реаль-

ность окончательно потеснила физическую, мы все-

таки узреем истинный лик того, кто не отбрасывает

тени даже в ослепительном луче кинопроектора”.

Ну почему, почему у меня текут эти глупые слезы?

Ты умер, он жив. Счастливо женат на роскошной

Иман, остепенился, обрел вполне себе физическую

реальность — и как-то живет со своим виртуальным

мифом.

А ты умер.

4.

20

29 марта 2013

Сегодня так скучаю по тебе! Рылась в сети — вдруг

найдется что-то, что я о тебе совсем не знаю? Разыскала

письма Леньки Попова, блестящего театрального

критика, одного из тех, кто называл тебя учителем.

Он умер через два года после тебя — от лейкемии.

Говорят, накануне смерти он просил театральную

афишу — был уверен, что к концу недели сможет

пойти в театр. Ему было тридцать три, меньше, чем

тебе на момент твоей смерти. Он умер так нелепо, так рано. Почему? Он не убегал от себя (ты писал, что

романтический герой всегда бежит от самого себя, а значит — по кругу), не осмыслял свой обожаемый

театр как трагический медиум. Хотя что я о нем знала?

Ленькины письма я тогда пропустила. Я столько

лет после твоей смерти жила как сомнамбула — и так

много всего мимо меня проскользнуло. В одном письме

Ленька пишет своему приятелю Мише Эпштейну, это

1986 год: “Мишка, ты видел этого человека?! Ну так что

тут говорить? Говорить ли о том, какое счастье с ним

работать, общаться с ним и вообще?.. Если он далеко

не бездарный актер, гениальный организатор (это поло-

вина режиссерского успеха), великий педагог, непре-

взойденный рассказчик, собеседник и собутыльник,

большой знаток современного искусства, философии, музыки — ну что там перечислять все его достоинства?

После встречи с ним мы встречались с Трофименко-

вым где-нибудь около полугода и не могли говорить

ни о чем, кроме как о нем”.

Кажется, именно Ленька, твой фанатичный сту-

диец, затащил меня на премьеру пьесы Воннегута

“С днем рождения, Ванда Джун!” в твоем театре-студии

21

“На подоконнике”. (Вот привычно написала “Ленька”

и вспомнила, что Попов всегда страстно защищал

букву “ё”. Так что — все-таки — Лёнька.) А может

быть, меня позвала Ануш, подруга первого года моей

институтской жизни. По-армянски яркая Ануш носи-

ла смелые малиновые штаны из плащевки, которые

я одалживала у нее в решающие моменты, и играла

в “Ванде Джун” главную женскую роль. Ты потом

не раз говорил мне, что режиссер должен быть влюблен

в свою актрису, и, думаю, был немного влюблен

в Ануш. Шла я на этот спектакль неохотно, ничего

хорошего не ожидая. Я испытывала инстинктивное

отторжение от всякой любительщины — от параллель-

ного кино до подпольного театра. Меня миновал

эйфорический этап группового единения, который, наверное, нужно пройти в молодости. Я ведь рассказы-

вала тебе, что в детстве ревела от ужаса на демонстра-

циях, всегда боялась толпы и так и не полюбила

большие компании. “Всякая стадность — прибежище

неодаренности”, — цитировала я Пастернака. И до сих

пор отовсюду сбегаю. То есть у меня даже получается

веселиться, особенно если я выпью много шампанско-

го, но быстро наступает момент, когда мне надо тихо

исчезнуть. Когда мы были вместе, ты всегда уходил

со мной. А когда ты был без меня, ты оставался?

Твой спектакль “Ванда Джун” играли летом

восемьдесят пятого года. Значит, мне было девятнад-

цать лет — как и Трофименкову, и Попову, и Ануш.

А тебе — целых двадцать семь. Ну вот, а ты казался мне

таким взрослым, несмотря на твой мальчишеский облик.

Мне выдали отпечатанную на ксероксе программку, из которой я узнала, что ты нарисовал ее сам. И что

сам будешь играть одну из ролей — повешенного

22

майора-нациста, явившегося с того света. А костюмы

сделаны Катериной Добротворской — кажется, именно

так я впервые узнала, что у тебя есть жена.

Жену мне показали — по-моему, она тоже появи-

лась в спектакле в маленькой роли. Но на сцене я ее не

запомнила. Меня поразило, какая она высокая — выше

меня — и гораздо выше тебя. Смуглая, худая, с хрипло-

ватым голосом, слегка восточным лицом и глазами без

блеска.

Из того, что происходило на сцене, мне не понра-

вилось ничего. Заумный текст, деревянная Ануш, еще

какие-то люди, аляповато раскрашенные. Мне было

неловко смотреть на сцену. Лёнька Попов в одном из

писем писал, что процесс увлекал вас больше, чем

результат. Мне теперь так стыдно, что я никогда не гово-

рила с тобой об этой студии, об этом спектакле, отмах-

нулась от них, как от дилетантской ерунды. Ты, с твоим

самолюбием, зная мое отношение, тоже об этом не

вспоминал. Я вычеркнула целый — такой огромный —

театральный кусок из твоей жизни. Считала его недо-

стойным тебя? Ревновала к прошлому, где меня не

было? Была равнодушна ко всему, что меня непосред-

ственно не касалось? Или — как всегда — боялась

любого подполья, чувствуя опасность, понимая, что мне

там не место, что там ты ускользаешь от меня — и туда

в конце концов и уйдешь? Я так хотела бы сейчас сесть

с тобой на кухне над кружкой крутого черного чая (на

твоей любимой кружке была эмблема Бэтмена) и всё-всё

у тебя выспросить. Как вы нашли эту студию? Почему

решили делать Воннегута? Почему выбрали такую нуд-

ную пьесу? И как это подвальное помещение отнимали, и как ты бегал сражаться за него по обкомам и пытался

очаровать теток с халами на голове (я узнала об этом

23

только из твоих коротких писем Лёньке Попову