Александр Городницкий - И жить еще надежде…

В связи с этим я вспоминаю, как мой старый знакомец по Ленинграду профессор русской литературы Илья Захарович Серман, работающий сейчас, несмотря на преклонный возраст (ему уже за восемьдесят), в Иерусалимском университете, взялся мне доказывать, что Пушкин был евреем. Дескать, знаменитый прадед Пушкина — арап Петра Великого Ибрагим (Абрам) Ганнибал происходил из эфиопского царского рода, который ведет свое начало от царицы Савской, как известно, забеременевшей от царя Соломона. Поэтому весь этот род — фалаши, африканские евреи. И Пушкин, конечно, тоже. Его рассказ напомнил мне старый анекдот. Один старый еврей спрашивает другого: «Вы слыхали, какой национальности новый Римский Папа?» И второй отвечает: «Не может быть!»

Впрочем, версия мне показалась занятной, и я даже написал стишок на эту тему:

В прошлом году, уже в Москве, один историк поведал мне не менее фантастическую легенду, относящуюся к Пушкину: он пытался доказать, что Троцкий — правнук Пушкина. Основа этой версии состояла в том, что у Александра Сергеевича было довольно много побочных детей от крепостных девушек, которых он с помощью своих друзей — Плетнева, Вяземского и других, пристраивал в состоятельные семьи. Одного из новорожденных мальчиков якобы пристроили в еврейскую семью богатых землевладельцев Бронштейнов в Херсонской губернии. Приемные родители, страдавшие без детей, обрадовались, что мальчик черноволосый и курчавый, и дали ему свою фамилию. Он-то и был дедом Льва Давыдовича Троцкого.

Каждый раз в Израиле я подолгу бывал в гостеприимном доме упомянутого выше Игоря Губермана в Неве-Якове на окраине Иерусалима. За это время он стал поэтом и писателем с мировым именем. Вот только характер его совершенно не изменился. Если раньше он бесстрашно воевал с советскими гебешниками, то теперь, считая себя патриотом Израиля, не менее яростно борется с идиотизмом бюрократов и религиозников в этой стране, где его русскоязычные «гарики» (в прошлом — «дацзыбао») оказались как бы никому не нужны. Несмотря на его теперешнюю всемирную популярность, в Израиле у него время от времени возникают проблемы. Пару раз его брали на работу в русские газеты и журналы, но нигде он долго не задерживался. Его непоседливый и неукротимый характер, полное отсутствие способности хотя бы в чем-то пойти на компромисс и с чем-то примириться рано или поздно неизменно приводили к очередной безработице.

К примеру, работу в одной из ведущих русскоязычных газет он потерял после того, как, выступая по радио, прочел стихи, в которых высмеивались религиозные ортодоксы. Дело в том, что, в соответствии с системой религиозных запретов, правоверный еврей не может держать на одном столе мясные и молочные продукты. Более того — для мытья посуды из-под молока и из-под мяса в религиозных домах на кухне существуют две отдельные раковины, — не дай Бог перепутать! Неистребимый остроумец Губерман не нашел ничего лучше, чем прочитать по иерусалимскому радио такие стихи:

Теперь Игорь Губерман полностью стал свободным. Он издает свои книги, выезжает с гастролями за рубеж, главным образом в США и в Россию, и иногда сотрудничает вместе со своим другом Александром Окунем на русском радио. Надо сказать, что в России, где книги Губермана выходят теперь многотысячными тиражами, его выступления проходят в переполненных залах, а его принимают восторженно, как национального героя. Юмор его все так же неизменен. Когда в первый приезд в Израиль я пожаловался ему на желудок, он немедленно среагировал: «Старик, все очень проста. Твой советский желудок отторгает непривычные для него свежие продукты».

В конце 90-го года, за несколько дней до моего возвращения в Москву, я неожиданно встретил в Иерусалиме моего давнего приятеля актера «Современника» Валентина Никулина. Мы как раз заехали на базар купить фруктов и овощей на мою «отвальную». И вдруг посреди узкой улочки, запруженной автомобилями и пешеходами, я увидел Валю Никулина, окруженного небольшой стайкой журналистов. Вид у него был потерянный, глаза — лихорадочно веселые. «Саня, представляешь? — оживился он при виде меня, как бы продолжая прерванный разговор. — Я ухитрился сюда всю звуковую аппаратуру беспошлинно вывезти». Выяснилось, что он решил навсегда расстаться с Москвой и переезжает в Израиль.

На следующий день я прочел в русскоязычной иерусалимской газете интервью с Никулиным под бодрым заголовком: «Полагаю, что в Израиле я буду «беседер» (в порядке)». Бодряческий самоуверенный тон интервью никак не вязался с испуганным выражением его нервного астенического лица на фотографии, с узким, вечно небритым подбородком и трагически поднятыми бровями. Судя по интервью, он рассчитывал вместе с известными актерами и режиссерами — Леонидом Каневским, Михаилом Козаковым и другими, организовать в Израиле русский театр. Мне же вспоминались его лицо на российских экранах, вдохновенный глуховатый голос, поющий Окуджаву или читающий стихи Самойлова, приглушенный шепот в метро у нас за спиной: «Смотри, Никулин» и втянутая в плечи голова на пути из «Крестов» к Финляндскому вокзалу.

В апреле 91-го года в Москве, в доме покойного Эйдельмана, в день его рождения, я встретил Михаила Козакова, также складывавшего чемоданы для отъезда в «Землю обетованную». Незадолго перед этим он опубликовал в «Московских новостях» трагическое интервью «Не могу плыть в серной кислоте», где обосновывал невозможность далее жить и работать в России. Обхватив пустую рюмку тонкими нервными пальцами, он громко вещал притихшим слушателям о своих будущих перспективах на Западе. «Прости, Миша, — некстати ввязался я, — у меня в Израиле сложилось твердое впечатление, что русский театр там не нужен. Он вообще только здесь и нужен». Я не удивился бы гневной вспышке, типичной для выпившего Козакова. Он, однако, ненавидяще блеснув в мою сторону своими огромными черными глазами, неожиданно тихо сказал: «Ну да, ну да, что ты мне объясняешь! Но у меня ребенок маленький, это ты понять можешь?» Это я понять мог. Тем более что после премьеры только что поставленного им по Шварцу кинофильма «Тень», заехав на пути домой с группой провожающих его друзей в ЦДЛ и привычно попросив там в буфете «пару бутылок водки для Миши Козакова», он услышал в ответ от ухмыляющейся, счастливой своей лакейской безнаказанностью буфетчицы: «В Израиле своем водку проси — хрен тебе, а не водка». Это несколько уменьшило его предотъездные сомнения.