Александр Городницкий - Песни

Белый Ладожский лёд под мостами плывёт —
Как влюблённому сердцу помочь.
Патефон за стеной, шумный бал выпускной
И за окнами белая ночь.
Торопись же покуда поют соловьи,
Пока счастьем наполнена грудь,
Ведь от первой любви до последней любви
Всё короче становится путь.

Ты менял города, ты из рейса всегда
Торопился вернуться домой,
Но любовь вот беда растворяла вода,
Как кильватерный след за кормой.
Ты как хочешь живи, куда хочешь плыви,
Одного лишь дружок не забудь,
Что от первой любви до последней любви
Всё короче становится путь.

Вновь дорогой ведом покидаешь ты дом
Всё начать собираясь с нуля,
Но стучит метроном и кружит за окном
Первый снег застилая поля.
Сколь душу надеждой свою не трави
Не сумеешь судьбу обмануть,
А от первой любви до последней любви
Всё короче становится путь.

Еще в застолье пьют за вас друзья,
Но от беды грядущей нет спасенья,
И предсказать приход ее нельзя,
Как предсказать нельзя землятресенье.
А ветерок, речную гладь рябя,
Кружит листву над городом окрестным,
А женщина уходит от тебя,
Хотя тебе об этом неизвестно.

Где и когда все сделалось не так,
Уже неважно, поздно лезть на стену,
Вся жизнь твоя, как стершийся пятак,
С ее уходом потеряла цену.
Стремись вперед, противника дробя,
Бойцовские оттачивая свойства,
А женщина уходит от тебя,
Ей дела нет для твоего геройства.

Она уходит, гений красоты,
На световые наступая пятна,
Ее теперь уже не в силах ты,
Схватив за плечи, повернуть обратно.
И грянут трубы, миру раструбя
Еще недавно бывшее секретом,
Что женщина уходит от тебя,
И жизнь твоя кончается на этом.

А на Арбате падает снежок,
Летит снежок, становится порошей.
Хоть говорят, что был я парень-жох,
А был я парень всё-таки хороший.

А не художник я и не артист —
Все специальности мне эти плохи.
А мой трёхпалый в бога-душу свист
Запомнят дворники моей эпохи.

А умер я от раны ножевой,
Но мой конец никто не замечает.
Я носом вниз лежу на мостовой,
Где птицы белые полёт кончают.

А на Арбате падает снежок,
Летит снежок, становится порошей.
Хоть говорят, что был я парень-жох,
А был я парень всё-таки хороший.

А Пушкина не пустят за границу —
От «А» до «Ю»:
Ни в Лондон, ни в Венецию, ни в Ниццу,
Ни в Падую.
Не даст ему гулять по белу свету
Империя,
Поскольку у жандармов к нему нету
Доверия.

Ах, Пушкина нельзя сильней ударить.
Тоска сильна.
И пишет Пушкин письма государю
Искательно.
Окрестные губернии убоги —
Сойти с ума!
Шлагбаумы, размытые дороги —
Чума, чума…

Друзей твоих уводят по этапу.
Эх, визу бы,
Покуда к Бенкендорфу тебя в «лапу»
Не вызвали!
Заслужишь ты, лишь стоит постараться,
Прощение,
И власть тебе устроит с иностранцем
Общение.

С тобой всегда мечтали не о кайфе ли,
Во всех домах, что были на пути.
Мы в Сан-Франциско, Ленинграде, Хайфе ли
Всегда мечтали дом свой завести.
Но за ночлег не выписав квитанции,
Несет нас утро к новым временам.
Поют гудки на близлежащей станции,
А это всё останется не нам.

Свои жилища обживая утлые
В чужих домах над пропастью во ржи
Мы обрастали кучей всякой утвари
Тарелки, вилки, ложки и ножи.
Но не того как видно люди сорта мы,
Чтобы поверить комнатным стенам.
Пойдёт позёмка над аэропортами,
А это всё останется не нам.

Остановитесь часики пожалуйста,
Не разрушайте будущий наш дом.
Готовы жить в отличие от Фауста
В любом краю и времени любом.
Но нам судьба глядит в затылки пристально,
Осенний шторм кружится по волнам,
Поют гудки у близлежащей пристани,
А это всё останется не нам.

Когда-нибудь, я знаю, где-бы ни были
С тобой мы станем счастливы вполне.
Обзаведемся мебелью и книгами,
И занавес повесим на окне.
Но держит осень нас ладошкой цепкою,
В окне вороний не смолкает гам,
Колокола поют над ближней церковью,
А это всё останется не нам.

Нужна ль иная пища для ума,
Когда война грохочет у порога?
В Абхазии разбитые дома
И мертвая железная дорога.

И горечь незабывшихся утрат,
По-прежнему невыносимо близких.
Стоит Сухуми, словно Сталинград,
В развалинах и скорбных обелисках.

И слышится гудение шмеля
Над вешками помеченною зоной,
Где зарастают минные поля
Амброзией, пронзительно зеленой.

Холодный пепел выжженных квартир,
Безлюдный берег, окаймленный пеной.
Бог разделил окрестный этот мир
На довоенный и послевоенный,

Сухой лепешкой жизнь переломив,
Струну чонгури заново настроив,
И быль, преобразованная в миф,
Из жертв недавних делает героев.

Историк, вспоминая старину,
О наших временах напишет честно,
Где первую абхазскую войну
Он будет путать со второй чеченской.

Страна души, вершины в серебре!
Не дай ей снова, Господи, случиться
Заложницей в невидимой игре,
Где все партнеры на руку нечисты!

Но длится день, и тает снег в горах,
И пахарь принимается за дело,
И школьники на шумных вечерах
Поют стихи Фазиля Искандера.