Александр Городницкий - Песни

Какая общность в этом есть?
Какие зыбкие нас связывают нити?
Привычно чокаются здесь
Поэт с фельдъегерем — гонимый и гонитель.
Оставим споры до поры,
Вино заздравное — печали лучший лекарь.
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!

Пора прощаться нам, друзья, —
Окошко низкое в рассветной позолоте.
Неся нас в разные края,
Рванутся тройки, словно лайнеры на взлёте.
Похмелье карточной игры,
Тоска дорожная да будочник-калека…
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!

На одной килетка попугай сидит,
На другой килетка его мать плачит.

Она ему любит она ему мать,
Она ему хочет к сердце прижимать.

Туч-туши, туч-туши, мадам попугай,
Туч-туши, туч-туши, один билет дай.

Видно не случайно с недалёких пор
Снится мне ночами мой Бакинский двор,
Вспоминаю робко давнее житьё,
Сохло на веревках пёстрое бельё,
Пахло нефтью море рядом за стеной.
В радости и в горе, в стужу или в зной
Поровну делили сто пятнадцать душ,
Розочка и Лиля, тётя Вартануш.

Двор будили сонный утром к нам спеша
Продавцы мацони или лаваша,
Брезжили с востока первые лучи,
Разбивали стёкла меткие мячи.
Облаков в оконце светлая гряда,
Ярче были солнце, небо и вода,
Белых чаек крылья, пароходный крик,
Ссорились, мирились, делали шашлык.

От судьбы суровой прячась словно вор
Вспоминаю снова мой Бакинский двор.
Жизни половина не вернётся вновь,
Разливались вина, проливалась кровь.
В мире заоконном самолётный гуд,
Во дворе знакомом незнакомый люд.
В край тот, сердцу милый, нынче не дойти,
Свежие могилы поперёк пути.

Туч-туши, туч-туши, мадам попугай,
Туч-туши, туч-туши, один билет дай.

Этот город картинкой из сказки
Неожиданно вспомнится мне,
Там Луною сияющий Каспий
Пахнет нефтью добытой на дне.
Этот город преградой зеленой
Постоянно стоит на пути,
По торговой и по телефонной
В сотый раз предлагая пройти.

Невеселые мысли откиньте
На чужбине и в дальнем пути,
Потому-что Бакинец Бакинца
Где угодно сумеет пойти.
Без чужого прохожего люда
Улыбнётся земляк земляку,
Посидим-ка дружок за Армудом
И припомним далёкий Баку.

Под Парижскою острою крышей
Или в Хайфе придя по песку,
От подруги я снова услышу:
«Этот город похож на Баку».
На базаре, где запахи киндзы
И у края морской синевы,
Видит мир она глазом Бакинским,
Для меня недоступным увы.

Братства этого, сколько ни бился,
До сих пор разгадать не могу.
Я завидую тем кто родился
На лазурном его берегу.
Над прибойною белою пеной
Новой песни рождая строку,
Пусть кружится всегда во вселенной
Этот глобус с названием Баку.

Не просто пролог отличить от финала, —
Всё так же звенит под ногою булыжник,
И можно, склонившись над краем канала,
Подумать, что время стоит неподвижно,

Баюкая тёмных домов отраженья,
И снова мы мальчики, а не мужчины,
Над мутной водою, лишённой движенья,
В которой свои не увидишь морщины.

Над гаванью близкой кричат альбатросы,
И ветер приходит на прежние круги.
Грифоны, зубами зажавшие тросы,
Недвижно сидят, отражаясь друг в друге.

И вновь под рукою, как в школьные годы,
Крыла золотого поверхность литая.
Не все улетели от хмурой погоды, —
Вот звери крылатые не улетают.

Неправда, что входим мы лишь однократно
В бегущую воду, — не дважды, не трижды, —
Всего-то и дела — вернуться обратно
В число отражений её неподвижных.

Всего-то и дела — вглядеться получше
В глубины зеркал, где над золотом шпицей
В мохеровом облаке солнечный лучик
Мерцает забытой в вязании спицей.

У вершины Кармель, где стоит монастырь кармелитов,
У подножья её, где могила пророка Ильи,
Где, склоняясь, католики к небу возносят молитвы
И евреи, качаясь, возносят молитвы свои,
Позолоченным куполом в синих лучах полыхая,
У приехавших морем и сушей всегда на виду,
Возвышается храм новоявленной веры Бахаи
Возле сада, цветущего трижды в году.

Этот сказочный храм никогда я теперь не забуду,
Где все люди живут меж собой в постоянном ладу.
Одинаково чтут там Христа, Магомета и Будду,
И не молятся там, а сажают деревья в саду.
Здесь вошедших, любя, обнимают прохладные тени,
Здесь на клумбах цветов изваянья животных и птиц.
Окружают тебя сочетания странных растений,
Что не знают границ, что не знают границ.

Буду я вспоминать посреди непогод и морозов
Лабиринты дорожек, по склону сбегающих вниз,
Где над синью морской распускается чайная роза
И над жаркою розой недвижный парит кипарис.
Мы с тобою войдём в этот сад, наклонённый полого,
Пенье тихое птиц над цветами закружится вновь.
И тогда мы вдвоём осознаем присутствие Бога,
Ибо Бог есть любовь, ибо Бог есть любовь.

Беженцы-листья, гонимые ветром.
В сером окне догорает звезда.
Киевской линии синяя ветка
Гонит в дождливую ночь поезда.
Снова торопит кого-то дорога,
Даль расцветив желтизною монет,
В поисках родины, в поисках Бога,
В поисках счастья, которого нет.

К югу летят перелётные птицы,
Тянутся листья за ними вослед.
В дальние страны легко им летится…
Мне только ветра попутного нет, —
Сколько бы ни сокрушался, растерян:
Время не то и отчизна не та, —
Я не из птиц, а скорей из растений —
Недолговечен полёт у листа.

Поздно бежать уже. И неохота.
Капли, не тая, дрожат на стекле.
Словно подруга печального Лота,
Камнем останусь на этой земле.
Теплится утро за тёмною шторой,
И наступает пора холодов…
Слышу, как сердце тревожное вторит
Дальнему стуку ночных поездов.

Боюсь запоздалой любви,
Беспомощной и бесполезной.
Так детских боятся болезней,
Сокрытых у взрослых в крови.

Боюсь запоздалой любви,
Щемящей её ностальгии.
Уже мы не станем другими,
Как годы назад ни зови.

Был потом посолен мой хлеб.
И всё же, уставший молиться,
Боюсь я теперь убедиться,
Что был я наивен и слеп.

Когда на пороге зима,
Высаживать поздно коренья.
Милее мне прежняя тьма,
Чем позднее это прозренье.

Боюсь непрочитанных книг,
Грозящих моим убежденьям, —
Так кости боится старик
Сломать неудачным паденьем.