Мария Кольцова - Николай Кибальчич

Приезд царя ожидали в мае. Подкоп решили делать буравом, а не лопатами. Работать им было сложно, так как глинистая почва забивала бурав. Днем работам мешали покупатели, приходившие в лавку, из которой начинался подкоп. У Исаева в руках взорвалась гремучая медь, он потерял три пальца. Бурав случайно изменил направление и чуть не вывел подкоп на тротуар, тогда как его нужно было подвести под мостовую. Землю вначале складывали в одной из комнат, а потом выносили.

Внезапно пришло известие, что царь прибывает через три дня. Стало ясно, что доделать подкоп к этому сроку невозможно. Его засыпали землей, а бакалейную лавочку закрыли.

Вскоре народовольцы разъехались из Одессы. Один из участников того покушения Меркулов впоследствии стал предателем, свидетельствовал против своих на «процессе 20-ти» и выдал властям Веру Фигнер.

Устройство покушения на дороге стало практически невозможным. Железнодорожное и шоссейное полотно теперь тщательно охранялись. Сторожа стояли на всем пути царя от Петербурга до Ливадии. Этот план охраны был лично одобрен царем.

Исполнительный комитет «Народной воли» принял решение организовать покушение в Петербурге. Там тоже была усилена охрана, но все же возможностей было больше. Кибальчич предложил взорвать мост по пути следования царя в Петербурге. Особо рьяно за этот проект взялся Михайлов. После наблюдений за маршрутом царя он выбрал самое удобное для покушения место – Екатерининский канал, через который царь проезжал, когда следовал с Царскосельского вокзала в Зимний дворец.

Заговорщики решили заложить под Каменным мостом, что над Екатерининским каналом, мину, чтобы взорвать ее при проезде царя. Но сделать это было крайне сложно. Было бы трудно закрепить мину под гладким каменным сводом моста, тем более что возле моста был полицейский пост. Желябов предложил подплыть с миной под мост на лодке, но у Кибальчича был более безопасный вариант. Можно было заложить мину на дно реки, глубина в этом месте была небольшой. Необходимо было семь пудов динамита, запакованного в гуттаперчевые подушки, чтобы он не испортился. А перед проездом царя нужно было подплыть на лодке и соединить концы проводов, чтобы произошел взрыв.

На дно реки опустили 30-килограммовую резиновую подушку, обвязанную веревкой. Концы веревки и провода незаметно прикрепили к лежащему рядом плоту. Задумывалось, что при покушении один из заговорщиков соединит провода с батареей, делая вид, что моет на плоту картофель.

В подготовке к убийству императора прошла большая часть лета. Наконец пришло известие, что 17 августа Александр Второй уезжает в Крым. Но покушение не удалось, так как царь отправился в Ливадию прямо из Царского Села, не заезжая в Петербург. Резиновые подушки с динамитом попробовали достать со дна канала, но имеющиеся у заговорщиков «кошки» оказались слишком маленькими для этого. Рисковать повторно никто не стал. В июне следующего года полиция достала со дна Екатерининского канала 115 килограммов динамита. О его местонахождении стало известно после ареста одного из участников подготовки того покушения – Меркулова. Народовольцы же думали, что информацию передал властям Макар Тетерка, и во время совместного заключения выказывали ему повсеместное презрение, пока на «процессе 20-ти» не выяснилась правда.

Кибальчич занимался не только изготовлением мин и бомб. После разгрома типографии в январе 1880 года он организовывал работу так называемой летучей типографии. Расположена она была в его квартире, которую он снимал под фамилией Агатескулов. Под видом жены Кибальчича там же жила Прасковья Ивановская, а под видом прислуги – Людмила Терентьева. Они были наборщицами в подпольной типографии.

По воспоминаниям Ивановской, они не сразу нашли общий язык с Кибальчичем: «Мы выразили желание раньше оборудования квартиры встретиться с будущим нашим хозяином. Мы шли с Лилой (Терентьевой) на смотрины, как на первый пробный экзамен, в приподнятом настроении, преувеличивая несколько действительность. Лилочка как более молодая, экспансивная, торопясь и волнуясь, все приставала с вопросами:

– Какой он – добрый, умный, серьезный?.. Откуда пришел он?..»

Но встреча с Н. И. Кибальчичем вышла довольно сухой, сдержанной, с коротким обменом мнений по поводу устройства квартиры и количественного состава работников. И мы не только не познакомились дружески, как одной веры и одной мысли люди, но выразили к нашему замкнутому, будущему хозяину не вполне доброе отношение.

Правда, солидный по виду Николай Иванович Кибальчич казался много старше своих лет, и это внушало с нашей стороны почтительное к нему чувство. Он был среднего роста, не очень сильного сложения, черты лица его были тонки и правильны, но излишне разлитая бледность без сменяющейся нервной подвижности придавала его физиономии какой-то неопрятный вид безжизненности, оттенка равнодушия ко всему.

Спадавшие на высокий лоб пряди темных волос, прямые, как ледяные сосульки, создавали на лишенном подвижности лице выражение тупости, полного небытия. Изредка, впрочем, его прекрасные голубые глаза внезапно вспыхивали, смягчая и скрашивая вялость лица.

– Вот так хозяин! Степка-растрепка… Жить и работать доведется в условиях сложных, требующих большой осмотрительности, порой быстрой находчивости… Все же любопытно! – выпаливала на обратном пути Лила свои замечания.

Впоследствии наше невыгодное мнение о Н. И. Кибальчиче решительно и резко изменилось. Мы вынесли свое опрометчивое и глубоко ошибочное определение только потому, что он был натурой высокосозерцательной, человек жизни, книжник.

Действительность показала, как наивна была попытка в течение одной встречи понять и узнать сложную и замкнутую натуру Николая Ивановича. Это внешнее впечатление, производимое в первый момент Н. И. Кибальчичем, многих приводило к несправедливым о нем суждениям, в чем, однако, не было ни правды, ни вдумчивого понимания его индивидуальных особенностей.

Это ошибочное о нем представление возникло потому, что он был чужд обычных, шумных, эмоциональных порывов. Но Николай Иванович не был пессимистом, в вульгарном смысле этого слова, хотя и иллюзий, присущих большинству тогдашней молодежи, у него действительно не было; однако в его словах светилась надежда. Мучительно перестрадав период жесточайшей реакции и продолжительного одиночного заключения, он в редкие моменты, как бы переполненный горечью, говаривал, что у него является иногда желание бросить зажженную спичку у пороховой бочки.

Освободившись из тюрьмы, Николай Иванович в 1879 году предложил через Квятковского свои силы и знания партии «Народная воля», разделяя и признавая правоту ее дела. Иногда он едва-едва касался своего прошлого, продолжительного сидения в тюрьме, знакомство в ней с уголовными типами из «шпаны».