Глеб Буланников - Илья Мечников

Бластула превращается в паренхимулу (второй вариант названия – фагоцителла). Объектами исследования были губки и медузы, и на основании их зародышей был сформирован предполагаемый вид «догаструльного» зародыша – овальный мешочек, состоящий из клеток эктодермы и наполненный клетками энтодермы, которые Мечников называл клетками паренхимы. Наружный слой (эктодерма) состоит из жгутиковых клеток, внутренний (энтодерма) – из клеток-фагоцитов, переваривающих пищу.

Главное, что научное сообщество вынесло из всей этой чехарды, – это теория зародышевых пластов. Большинство организмов составляется из эктодермы, мезодермы и энтодермы. Исключениями являются одноклеточные (у них нет пластов), губки (два пласта) и кишечнополостные (третий пласт в зачаточном виде).

Это было Ватерлоо для антидарвинистов.

На время они стушевались.

Это было похоже на «Декамерон». На улице свирепствовала холера, а они эпикурействовали.

Эсхатологический восторг. Чувства выходят за грань. Каждый день может стать последним.

В исследовании холеры медицина не сделала ничего. Не был даже найден возбудитель вируса, чтобы начать опыты с выведением вакцины.

Мечников боялся.

В неаполитанском обществе он больше всего общался с британкой мисс Рив. Она была из тех людей, что беспечно веселились и не боялись смерти.

Однажды она не пришла. В тревоге послали узнать, что случилось. Гонец принес печальную весть: она больна.

Через неделю были похороны.

На которых Мечникова не было, потому что он уехал.

В Геттинген, к профессору Кефферштейну.

На кафедре у Кефферштейна Мечников пробыл недолго.

Он планировал провести там семестр, но волнения холерного Неаполя еще не улеглись в нем, и он вспылил в первую же неделю.

В один из дней профессор Кефферштейн принес в лабораторию ящерицу и попросил Мечникова препарировать ее.

– Очень редкий экземпляр. Будьте аккуратны.

Он оставил Мечникова одного. Илья Ильич взял ножницы и первым же разрезом непоправимо испортил ящерицу. Он не занимался препарированием с первого курса университета, и у него дрожали руки.

Из-за стресса у Мечникова болели голова и глаза.

Явно не лучший момент для такой тонкой работы.

Илья Ильич разозлился. Он схватил ящерицу и порвал ее на куски. Открыл форточку и выбросил искромсанную тушку на улицу.

С улицы послышались крики и ругань. Ящерица на кого-то упала.

Профессор Кефферштейн прибежал в лабораторию.

Мечников сидел, опустив голову.

Мечников перешел к профессору Генле. Они стали исследовать строение почек животных.

Мечникову это было неинтересно, но, слава богу, ничего не надо было резать.

Монотонные исследования скрашивались разговорами о вирусах. Мечников рассказывал о том, что пережил в Неаполе: как чувствовал незащищенность и уязвимость, как в два дня умерла его подруга.

Мечников спрашивал: как получается, что два человека живут в одном городе, ходят в одни рестораны, в одном месте купаются, но один из них заболевает, а другой – нет? Генле пытался что-то ответить, но каждый его тезис вызывал следующий залп вопросов, и разговор кончался.

Отдельно от основных занятий Мечников изучал травяных вшей. Еще в Неаполе он начал монографию о развитии насекомых, и сейчас он продолжал. Это было его отдушиной.

В апреле он решил уехать в Мюнхен, к профессору Зильберту.

В те же дни на царя Александра II было совершено покушение.

А за день до этого умер Николай Ножин. По слухам, он был одним из участников покушения, но передумал и хотел пойти в Третье отделение с повинной. Ему не дали.

В Мюнхене Мечников провел все лето. Исследовал мух и комаров на предмет присутствия у них зародышевых пластов. Нашел ошибку в исследованиях антидарвиниста Вейсмана. Да, пласты еле проглядываются, но они есть.

Вейсман меж тем строил на разности развития насекомых и других животных всю аргументацию антидарвинизма.

В августе Мечников вернулся в Неаполь.

Город все еще был холерным.

Мечников нашел Ковалевского. Они сели на пароход и отправились на остров Иекия. Там их ждал Бакунин, с которым они познакомились год назад, в период работы над теорией зародышевых пластов.

Желание встретиться возникло спонтанно.

Мечников с Ковалевским работали, тратя на сон 2–3 часа в сутки. В таком напряженном графике через неделю у Мечникова заболели глаза.

Развлечений в городе не было. Они решили проехаться до острова Сорренто. Познакомиться с именитыми соотечественниками, Бакуниным и Сеченовым.

Бакунин знал Льва Мечникова, близко дружил с Николаем Ножиным. Через общих знакомых Мечников и Бакунин знали друг про друга на уровне хороших приятелей.

Приглашал Бакунин уже давно. Только сейчас у ученых появилось время и желание.

И вот они решили нагрянуть почти неожиданно, послав чуть вперед себя письмо.

Бакунин к их приезду был готов. Знакомству был рад.

Разговор пошел приятельский. Бакунин посвящал новых знакомых в планы на жизнь. Говорил не тая, в каком-то запале. Бакунин был из тех людей, которые, чувствуя взаимную приязнь, не стесняются откровенничать, только познакомившись.

Бакунин говорил много, сложно и местами выспренно. Мечников и Ковалевский сидели и слушали. Разбавляли молчание крепким кофе, приготовленным женой Бакунина.

– Россия вот-вот восстанет.

Кроме двух зоологов, в гостиной сидели молодые революционеры.

Кто-то спросил:

– А что потом, Михаил Александрович? После переворота?

Бакунин запустил руку в свою густую толстовскую бороду и ответил:

– Этого теперь предсказать невозможно. Непосредственная задача состоит в том, чтобы не оставить, что называется, камня на камне, а потом уже будет видно, как строить новую жизнь.

В тот момент Мечников был увлечен идеей того, что только наука имеет действительное касательство до прогресса человека и человечества.

Фигура Бакунина его в этом убеждала еще раз. Особенно на контрасте с Сеченовым, с которым они встретились через несколько дней.

Позже Мечников писал в воспоминаниях об этом времени:

«Трудно представить себе в самом деле более резкий контраст, чем тот, который оказался в характерах этих двух русских знаменитостей. С одной стороны кипучая натура, не знающая меры, вечно переливающаяся через край совершенно поверхностного бушевания; с другой – мысль и дело, идущие из самой глубины души. Каждое слово Сеченова, прежде чем выйти наружу, подвергалось строгому контролю рассудка и воли».

Рукописи И. И. Мечникова.