Александр Бердышев - Андрей Тимофеевич Болотов - выдающийся деятель науки и культуры 1738—1833

Принимая непосредственное участие в дворцовой жизни, Андрей имел возможность близко наблюдать подробности быта царя и его приближенных. То, что он видел сам, и то, что слышал от еще более осведомленных людей, поражало его несоответствием тем нравственным принципам, которые он считал совершенно необходимыми для каждого человека, а тем более для высокопоставленных государственных деятелей. Особенно кощунственным казалось ему поведение Петра III. Позволительно ли российскому императору, негодовал Болотов, устраивать пьяные застолья и, потеряв человеческий образ, скакать в танцевальных парах, в то время когда тело умершей императрицы еще покоилось под соборными сводами в ожидании погребения.

Еще отвратительнее казались ему пьяные оргии придворной знати, когда выносились они за пределы особняков и становились достоянием глаз окружающих. Как-то Андрею пришлось наблюдать такой случай. Захмелевшим гостям (в их числе был и император) показалось, что в дворцовых залах им мало простора, и они выбежали в парк. Там кто-то из них придумал игру, которая заключалась в следующем. Все прыгали на одной ноге, а второй, согнутой в колене, каждый мог давать пинка под зад любому из играющих. Кто сумеет хорошим пинком свалить другого на землю, заслуживал всеобщее одобрение. С горьким смехом Болотов позднее вспоминал, как именитые гости в парадных мундирах с орденскими лентами скакали, словно дети, на одной ноге, норовя другой так поддать под зад соседу, чтобы тот повалился на землю. И когда это случалось, все хохотали, глядя, как упавший валяется на земле, с пьяной неуклюжестью пытаясь встать на ноги. Все это сопровождалось дикими криками, с употреблением неприличных слов.

Первые дни службы у Корфа, когда Болотову приходилось сопутствовать генералу при участии в придворных балах, были ему интересны тем, что он мог видеть и слышать императора. Но затем это близкое соприкосновение вызвало у него разочарование. Мы «имели только ту отраду и удовольствие, что могли всегда в растворенные двери слышать, что государь ни говорил с другими, а иногда и самого его и все деяния видеть. Но сие удовольствие было для нас удовольствием только сначала, а впоследствии времени скоро дошло до того, что мы желали уже, чтобы таковые разговоры до нашего слуха и не достигали; ибо как редко стали уж мы заставать государя трезвым и в полном уме и разуме, а чаще всего уже до обеда несколько бутылок аглиского пива, до которого был он превеликий охотник, уже опорознившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видящими и слышащими то и бессомненно смеющимися внутренно. Истинно бывало, вся душа так поражается всем тем, что бежал бы неоглядною от зрелища такового! — так больно все то видеть и слышать» [ 15Там же. Стб. 204.].

Возмущала щепетильного Андрея открытая любовная связь Петра III с Елизаветой Воронцовой. Увидев ее первый раз, он с удивлением спросил Урусова: «Как же мог полюбить сию уродину государь?»

Не мог простить Болотов Петру III пренебрежительного отношения ко всему русскому и насаждения немецких порядков. Вступив на престол, Петр III сразу же начал перестраивать армию на прусский манер. Особенно вредным считал Болотов увлечение Петра III иностранными представителями Мельпомены, чаще всего второсортными, а то и вовсе проходимцами. Император щедро одаривал их богатыми подарками, нередко в виде уникальных художественных произведений, разбазаривая государственную казну и национальное богатство. Помимо материальных ценностей за рубеж постоянно уплывали и важные государственные тайны.

Впрочем, следует сказать, что Болотов оценивал деятельность Петра III в основном объективно. Резко критикуя его неблаговидные поступки, он вместе с тем отмечал и то хорошее, что, по его мнению, сделал для России этот император. К этому хорошему он относил прежде всего указ «О вольности дворянству». Андрей считал, что для процветания государства главным является успех в его хозяйственной деятельности. Поэтому внимание движущей силы общества — а ее, с точки зрения Болотова, представляет дворянство — должно быть сосредоточено именно на ней. Между тем по существовавшим порядкам дворяне должны были всю жизнь проводить на военной или государственной службе. Указ «О вольности дворянству» освобождал их от такой обязанности и предоставлял право жить в имениях и заниматься хозяйством.

Второе полезное для государства мероприятие, проведенное Петром III, Болотов видел в упразднении так называемой тайной канцелярии. В бытность этого печальной памяти учреждения каждый мог явиться в ее представительство и заявить «слово и дело». По доносу с таким девизом людей хватали без объяснений, и нередко они затем исчезали бесследно. Болотов отмечал, что многие люди прощали Петру III всю его отрицательную деятельность только за ликвидацию этой чудовищной организации. В качестве примера хороших последствий упразднения тайной канцелярии он приводил освобождение графа Миниха из сибирской ссылки, где тот, несправедливо осужденный, пробыл многие годы.

Тем не менее некоторые оценки Болотовым деятельности Петра III были субъективными. Так, к числу отрицательных государственных мероприятий, проведенных императором, Болотов относил изъятие у монастырей земель и крестьян с передачей их в казну. В этом отчуждении Болотов видел ущемление интересов духовенства и снижение его престижа среди населения. Религию и церковь он считал главным оплотом высокой нравственности народа, и поэтому все, направленное против них, казалось ему безбожным, а следовательно, и отрицательным.

Сопровождая Корфа в его многочисленных поездках по разным уголкам города, Андрей все больше знакомился с Петербургом. Детище Петра I, столица России хорошела с каждым годом, застраивались новые участки, одевались в гранит Нева, Невки и другие речки поменьше, строились мосты. Новым и самым, конечно, заметным приобретением Петербурга за те годы, что прошли после предыдущего пребывания в нем Болотова, был, несомненно, Зимний дворец. Этот красавец, раскинувшийся вдоль Невы, произвел на Андрея огромное впечатление. Он не один раз обошел его со всех сторон, рассматривал и вблизи, и с далекого расстояния, и отовсюду дворец был хорош.

Выходя утром из дому, Андрей частенько сворачивал на площадь, чтобы лишний раз взглянуть на дворец. И, сколько бы он ни смотрел на это чудо, сотворенное Растрелли, Андрей не переставал любоваться изумительным сочетанием зеленого фасада с белой чередой двух ярусов колонн, строгой каймой крыши с расположенными на ней длинной лентой статуями. Хотелось стоять и смотреть на причудливую отделку окон: чего только не было в их украшении! Казалось, все, что есть в природе и что сотворено человеком, архитектор использовал для создания бесподобной красоты. Не менее волшебным представал дворец и при осмотре со стороны Васильевского острова, когда виделся на фойе глади Невы. Тогда чудилось Андрею, что дворец парит в небе, а все вокруг склонилось перед ним, как перед воплощением человеческого гения.