Юрий Жуков - Летописцы Победы

Командир истребительной авиадивизии, перебазировавшейся на этот аэродром, прознав, что поблизости находится Эренбург, тотчас же прислал за ним группу своих пилотов. Надо заметить, что популярность Ильи Григорьевича в войсках была преогромная. Его хорошо знали многие фронтовики — от рядовых и до высших военачальников — по гневным, разоблачающим суть фашизма чуть ли не ежедневным выступлениям в «Красной звезде». Где бы мы ни оказывались в той поездке, достаточно было упомянуть имя Эренбурга, как наш «виллис» беспрепятственно пропускали всюду. А сам Илья Григорьевич, несмотря на далеко не молодой возраст — за пятьдесят! — был неутомим. Мы обычно усаживались в машину на рассвете и покидали ее в сумерки; случались и ночные поездки. При этом Эренбург стремился находиться прежде всего там, где было «горячо». И если, честно говоря, возникала опасность, от которой писателя следовало бы оградить, он, осерчав, выбирался из машины: обойдусь, мол, без провожатых и буду там, где считаю нужным. И приходилось поступать так, как хотелось Эренбургу, хотя у меня и был строжайший приказ Ортенберга — присмотреть, чтобы Илья Григорьевич «не лез куда не надо»…

Ночь, проведенная в землянке командира истребителей, оказалась неспокойной. Никто не спал: наши ворвались в Минск! И едва развиднелось, мы с Ильей Григорьевичем помчались по автостраде туда, к столице Белоруссии.

Потянуло гарью. С холма открылся вид на Минск — многострадальный город, переживший тысячу сто суток гитлеровской оккупации. В небо поднимались клубы дыма, во многих местах полыхали языки пламени. Город был буквально начинен минами. В течение получаса на наших глазах взорвалось несколько зданий. Из массивного Дома правительства саперы выносили ящики с толом, а с его фронтона бойцы свалили фашистскую паучью свастику.

Какие только встречи не возникали в окутанном дымом городе! С жителями, наперебой рассказывавшими о зверствах гитлеровцев; с нашими солдатами и офицерами, первыми ворвавшимися в Минск. Встречались и товарищи по перу. В запыленных гимнастерках, с покрасневшими от усталости глазами корреспонденты «Правды» — Вадим Кожевников, Мартын Мержанов, Яков Макаренко; наши краснозвездовцы — Яков Милецкий и Николай Прокофьев. Во второй половине дня, поблизости от шоссе, ведущего на Барановичи, повидались с Петром Павленко. Худощавый, подтянутый, в гимнастерке с полковничьими погонами, перехваченной ремнями, он походил на командира дивизии, на часок-другой оставившего свой командный пункт. С присущим ему юморком делился впечатлениями: «Идет группа фашистских солдат. У старшего — записка: «Препровождается в тыл восемь фрицев. Оружие оставил при себе. Водитель Герасимов…» «Перекресток. Девушка-регулировщица. Курносенькая, рязанская, а рядом, в кювете, почти полтораста гитлеровских солдат. Вышли из леса и сдались в плен девахе».

Белоруссию справедливо называли партизанской республикой. На улицах ее столицы Эренбург разговорился с командиром отряда 1-й Минской бригады, вошедшей в город вместе с нашими танкистами. Отряд втягивался на центральный проспект. Рота за ротой шли люди в штатском, вооруженные автоматами и пулеметами. У многих — ордена и медали. Колонну замыкала партизанская батарея, а за нею понуро шагали примерно полтораста гитлеровцев. Последний бой отряд вел в районе Червени. Там, не выдержав рукопашной, фашисты начали сдаваться в плен. Вот их и решили партизаны привести в Минск, чтобы «было чем похвалиться перед народом…»

И эта, и другие подобные встречи невольно припомнились, когда после войны однажды в конференц-зале «Правды» собрались бывшие партизаны во главе с начальником Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. Среди них — минская подпольщица Глафира Суслова; подрывник Николай Нагибов, проведший в тылу врага больше тысячи суток; пулеметчик Дмитрий Барашкин, ставший Героем Социалистического Труда, и другие. Со многими из них нам с Эренбургом доводилось тогда встречаться и в Минске, и в Логойске или под Столбцами, возле Молодечно или Ивенца — на дорогах наступления. К сожалению, на том послевоенном партизанском собрании писателя не было — незадолго перед тем он скончался. Народные мстители почтили намять Ильи Григорьевича минутой молчания…

В Минске еще слышались взрывы, а первые эшелоны наших войск уже ушли далеко на запад, не обращая внимания на гитлеровские части, оставшиеся позади. Их группировки, порою весьма крупные, пытаясь вырваться к своим, действовали довольно дерзко. Нам с Эренбургом довелось быть свидетелями подобных боев. Как-то, на исходе дня, после поездки на приемный пункт военнопленных — а у Ильи Григорьевича к ним, разным, от солдат до генералов, был свой особый, писательский интерес — мы направились на КП командарма В. В. Глаголева, некоторым частям которого была поручена ликвидация окруженной под белорусской столицей группировки врага. Офицеры, расположившиеся в лесочке юго-восточнее Минска, встретили нас радушно. Кто-то, зная, что Эренбург не пишет, а «выстукивает» свои статьи, положил в наш «виллис» трофей — портативную пишущую машинку; кто-то принес пачку писем фашистских солдат, найденных на полевой почте. На траве расстелили «скатерть-самобранку». Наплывали сумерки. Было удивительно тихо.

— Заночуем здесь, — предложил Илья Григорьевич.

Однако лесную тишину вдруг разорвала яростная автоматная стрельба. Она возникла где-то рядом и, ширясь, стала охватывать лесок.

— Тревога!

Все схватились за оружие. Заурчали моторы машин. Поступил приказ командарма Глаголева: немедленно оставить лесок, ибо именно через него пыталась прорваться крупная группа противника. Под пулевыми трассами наши машины прямиком через ржаное поле устремились к окраинам города. Там, в комендатуре, под грохот бомбежки повстречались с приехавшим в Минск, обеспокоенным вылазкой врага командующим 3-м Белорусским фронтом И. Д. Черняховским.

— Чем помочь, Василий Васильевич? — спросил он командарма.

— Справимся сами, — ответил Глаголев, докладывая о принятых мерах.

Когда служебный разговор закончился, Черняховский по-дружески обнялся с Эренбургом. Оказывается, их знакомство возникло еще на Брянщине, где военачальник командовал дивизией, а Илья Григорьевич писал в «Красной звезде» об отваге ее воинов, мужестве командира — человека смелых решений, активных действий. Здесь, в Минске, им припомнились те дни. Тогда — горечь отступления. Теперь — радость боевых успехов. О многом, конечно, хотелось поговорить. Но командующего фронтом ждали неотложные дела. Он попросил:

— Приезжайте через денек-другой в штаб. На всю ночь. Тогда наговоримся вдосталь…