Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 1

Выйдя из больницы ослабленной и физически, и морально, я все- таки пыталась бороться: решила пойти на площадь Мира и объясниться с руководством о непричастности к историям и обвинениям, о которых не имела ни малейшего представления. Разговаривать по этому вопросу с управлением образования не имело смысла. При входе дежурный, спросив о цели визита, доложил по инстанции. Этот кто-то дал указание пропустить. Входя в кабинет, я услышала часть разговора офицера и поняла, что речь идет обо мне. Прием был жестким, даже, я бы сказала, грубоватым. Толком ничего обо мне не зная и не выслушав обвинил в лояльности по отношению к лишенным прав по суду. Позднее узнала, этот офицер — из бывших партийных работников, в этой системе новый человек. А согласно тому времени, виноват тот, кого обвиняют. Я почувствовала себя снова жертвой, уже не политической, а административной репрессии. Бороться со всей системой, с этой махиной «правосудия» было бесполезно. Вскоре были выведены из преподавательской команды и другие учителя. Мало того, физик Василий Иванович получил судимость за пронос в зону чего-то съестного. А как быть, если учителя вели уроки и в первую, и во вторую смену? А столовой рядом не было. В то время считалось преступлением угостить заключенного конфетой даже в количестве одной штуки. Я лично не могла положить в рот куска, если видела голодные глаза человека, на завтрак которого порой был только суп из плавающей в ней кильки. Я делилась куском. Именно в этом и была моя «лояльность»? И как только меня за решетку не упрятали?

После того, когда я уже не работала в этом заведении, там случился пожар. Это был не просто пожар. Это был лагерный бунт.

Что такое лагерный бунт, мне известно не по разговорам и книгам. Работая в системе с усиленным режимом, где находились люди не с одной судимостью, многие из них не знавшие, что такое дом, семья, считая места заключения именно своим местом в жизни, объединялись, создавая группы. Порой они были с отрицательной наклонностью — их величали «отрицаловкой». Но я заметила такую особенность: в таком объединении было много активных людей — лидеров. Но их жизнь сложилась так, что, получив неправильную ориентировку, двигались по другим правилам общества. Во внеклассной работе я часто опиралась именно на эту активную часть группы. Надо провести вечер чтения литературных произведений, с кем-нибудь встречу или КВН по химии, мигом включаются и организуют. А потому о внутренних событиях в зоне мне было известно больше, чем администрации. Более того, мне доверяли и порой спрашивали совета. Я давала их только с глазу на глаз, в отсутствие свидетеля. В оценках была справедлива и открыта для разговора, становясь сама заряженным аккумулятором, так как любая информация оставалась во мне. Будучи учителем до мозга костей, выдавала нужные разумные советы. Сколько раз была в курсе, что есть решение сжечь ненавистные тесные бараки. «Ну и что? — спрашивала я у парня. — Вам сроки добавят, в другие, еще худшие условия поместят. А нас, учителей, переувольняют. На наше место придут другие. И неизвестно какие». Советы простые, а действовали отрезвляюще.

Один лагерный бунт я видела в начале своей работы. Спровоцировала его кучка осужденных не со светлыми волосами. Они стремились завладеть внутризековским руководством, установить свои порядки, но встретили отпор. На территории развернулась в буквальном смысле слова битва. В тот день еще за воротами проходной колонии я почувствовала напряжение. Было ощущение, что воздух в колонии раскален, наполнен отрицательной энергией. По территории стремительно шла группа, глаза у парней горели и странно поблескивали. Но это был блеск не от выпитого чифира. От крепкого чайного настоя обычно расширяются только зрачки глаз.

«Что-то в зоне происходит», — подумала я. Но время торопило прибавить шаг. Скоро по расписанию должен начинаться мой урок. Через три часа, отработав нагрузку во второй смене, я, как всегда, не стала поджидать остальных учителей, направилась к выходу. За школьным забором слышались крики, вопли, отборный махровый мат. Парень, влетевший во двор школы, крикнул:

— Не выходите! Там бунт!

Но я, не сознавая опасности, не хотела показать, что испугалась. В зоне нельзя быть слабым. Шла спокойно среди дерущихся окровавленных людей через всю территорию колонии в сторону проходной. Навстречу бежали спецотрядовцы с дубинками, прикрываясь щитами. Один из военнослужащих крикнул прямо мне в лицо:

— Женщины еще тут! Быстрей к вахте!

В санчасти в ту ночь не хватало бинтов перевязывать раненых. Последствия бунта были известны. Многих в зоне на другой день не оказалось.

Все это я вспомнила как страшный сон. А о том, что после такого поступка мой авторитет среди осужденных еще больше укрепится и вырастет, я не думала. Что это дало мне? С одной стороны — свободнее ориентироваться в воспитательной работе, с другой — возрастающую неприязнь со стороны директорши и ее приближенных, характеристика персонажей которых в книге не отличается от их поведения в жизни.

Рассказано по случаю ...

Через несколько лет, когда я уже не жила в микрорайоне «Чайка», в троллейбусе ко мне подсел один из бывших зеков. Надо сказать, многие вне зоны были рады встрече, даже перебегали дорогу, чтобы поприветствовать, поговорить, рассказать о себе. Лишь часть опустившихся прятали лица, видимо, стыдясь своего положения. Был и такой случай. Освободившись после долгой «сидки», один из моих бывших учащихся, отыскав мой адрес, пришел в квартиру с просьбой помочь — на заработанные во время отбывания срока деньги выбрать современную одежду, чтобы появиться среди своих, говоря современным языком, не «лохом».

Так вот, мой троллейбусный попутчик рассказал мне о бунте и о пожаре в колонии после моего ухода. От него я также узнала, что в зоне были телохранители, оберегавшие меня. И кто был одним из них? Тот, что вышел на меня с ножом в целях завербовать в учительскую шестерку. Я сама разобралась с организаторами, не подключив никого из офицерского состава. Это привело бы к повторным судимостям.

Как рассказывал попутчик, во время бунта бегали с горящими факелами, поджигали жилые бараки и другие помещения. Сожгли и два школьных здания. Сгорели документы, классные журналы, надо было все восстанавливать. Поэтому директоршу, которую готовили к увольнению, после пожара оставили. Но позднее эта участь не обошла и ее. Все старались забыть, как вывозили осужденных в вагонах, не приспособленных для перевозки людей, где задохнулся от приступа астмы один немолодой хозяйственный армянин. Он сидел за то, что один снабжал весь город разными товарами, по сути, был современным отличным предпринимателем. О многом мы тогда говорили с попутчиком в троллейбусе, пока, как он выразился, «совершал с учительницей круг почета». А я вспомнила свой школьный, лучший в районе, химический кабинет, куда было вложено столько умений осужденных. Кабинет мог быть еще интереснее. Учащиеся предлагали, например, создавать освещенную таблицу Д.И. Менделеева с движущимися светящимися протонами вокруг ядра химического элемента. Ведь среди учащихся были люди с высшим специальным образованием, выдававшие себя за полуграмотных, чтобы ходить в школу на занятия. Москвич по фамилии Френкель (не Ян, композитор) сидел как фарцовщик по фирменным джинсам. А сейчас кто ими только не торгует! Но начальство (насчет оснащения школьного кабинета) сочло нарушением порядка собираться кучками. А в бараке сидеть группой, пить «чифир» и заниматься другими делами — можно? А темные шторы на окнах из тканей, сэкономленных от швейного производства? Они так необходимы для утренних занятий при демонстрации учебных фильмов и слайдов! Считать преступлением со стороны учителя и учеников? Я не забуду одного из зеков-умельцев, который предложил делать канаты буквально из отходов — это дало большой доход колонии. На одном конце территории один крутил веревку рычагом в одну сторону, на другом конце другой осужденный крутил веревку в другую сторону. Я еще смеялась: