Галина Субботина - Марсель Пруст

С самого начала второго года войны Пруст получал новости о гибели своих друзей и знакомых. В декабре 1914 года Бертран де Фенелон, увлекая своих солдат в атаку, был смертельно ранен. В феврале 1915 года сестра Бертрана сообщила об этом Прусту, но он отказался ей поверить: он видел Бертрана во сне, разговаривал с ним, и этот сон убедил его в том, что Бертран еще жив. Только в 1916 году Пруст находит силы признать гибель Бертрана. Он напишет по поводу смерти Фенелона, что «его мужество было тем более возвышенно, что совершенно не было связано с ненавистью». Бертран прекрасно знал немецкую литературу и, кроме того, был ошибочно убежден, что Германия не несла ответственности за развязывание военного конфликта. Та же любовь к литературе и отсутствие ненависти к врагу будут отличать и Робера де Сен-Лу в романе «В поисках утраченного времени». Еще один из друзей Пруста — Робер д’Юмьер — в мае 1915 года погиб от пули, попавшей ему прямо в сердце. В июле 1916 года Пруст узнал и о смерти Николя Коттена, заболевшего на фронте. В письмах своим близким Пруст сообщал, что оплакивает друзей день и ночь, что начиная с момента ухода его брата на фронт он думает о войне непрестанно. Характерно то, что в своем отношении к военным действиям Пруст избегал громких фраз и официальных форм выражения патриотизма. В его позиции доминировали прежде всего эмоции, связанные с конкретными потерями тех, кто был ему дорог.

Другой особенностью того, как Пруст видел войну, являлось его желание перейти от эмоционального к более глубокому анализу происходящего. Он старался следить за всеми новостями, внимательно просматривал все газеты. Однако полная информация о реальном состоянии дел, о том, что представляла собой новая форма войны с ее огромными по сравнению с предыдущими военными конфликтами потерями, конечно, была недоступна тем, кто читал только официальную прессу. Тем более что по закону, принятому во Франции 5 августа 1914 года, в стране была введена военная цензура. Пруст тем не менее пытался понять логику развития военных действий и, например, в отличие от многих своих соотечественников был уверен, что война не закончится быстро. Марсель с особенным вниманием относился к тому, что писал ему Рейнальдо — его свидетельства, не имевшие ничего общего с официальными сводками, помогали Прусту лучше понять происходившее.

Интерес к «философии войны» явно присутствует в романе «В поисках утраченного времени». При этом представление о том, как проходят военные действия, адаптируется Прустом к идее о нестабильности и сложности окружающего мира, доминирующей в его произведении. Пруст даже пессимистически сравнивает войну с любовью: поведение возлюбленных, по его мнению, так же непредсказуемо, как непонятны военным противникам планы друг друга. Среди важных перемен, произошедших в тексте «Поисков» после начала военных действий, можно назвать также перенос географического расположения Комбре: если в первом издании «В сторону Свана» городок находится поблизости от Шартра, то во втором он оказывается в окрестностях Реймса и, таким образом, подвергается опасности быть оккупированным.

Внимательно следя за тем, что писали в газетах, писатель был довольно критически настроен к работе французских журналистов во время войны. Так, например, Пруст в отличие от многих соотечественников не был охвачен националистическими настроениями. Он избегал шовинистической экзальтации при всем уважении к тем, кто отдавал свою жизнь на фронте. Он был, в частности, удивлен тем, как в прессе изменилось отношение к немецкой культуре. Поражен, что Сен-Санс выступал в печати с критикой творчества Вагнера, а также тем, что некоторые авторы предлагали исключать из концертов произведения Бетховена и Штрауса. Описывая эти изменения в письмах, он задавал своим друзьям закономерный вопрос: если бы война велась с Россией, то каково было бы отношение журналистов к Толстому и Достоевскому?

Проникновение в закономерности войны, умение проследить стратегические и тактические демарши, «психологию» и скрытые пружины ведения военных действий позволяли Прусту обрести тот же провидческий дар, который когда-то он подверг критике в статье Льва Толстого «Дух христианства и патриотизм». В конце Первой мировой войны Пруст предсказал приближение еще одного военного конфликта, поскольку, по его мнению, Германия захочет взять реванш за свое поражение. Такое провидческое письмо Пруст отправил мадам Строс 12 ноября 1918 года, на следующий день после подписания мира.

Повседневная жизнь Пруста поменялась с началом военных действий. Отправились на фронт его слуги Николя Коттен и Одилон Альбаре. Чтобы заменить уехавшего Николя в доме Пруста поселилась Селеста Альбаре (1891–1984) — молодая супруга Одилона, на которой он женился в марте 1913 года. Пруст ищет еще одного слугу и нанимает сначала очень маленького и с виду болезненного молодого человека, которого, несмотря на болезненность, в свою очередь призывают. Наконец, Пруст берет на службу шведа Эрнста Форсгрена.

В сентябре 1914 года вместе с Селестой и Эрнестом Пруст отправился в свою последнюю поездку в Кабур. Добираться до вокзала Сен-Лазар им пришлось пешком, так как в Париже было невозможно найти ни одного такси. Поезд, на котором они намеревались ехать, был переполнен, место нашлось только в вагоне третьего класса. Прусту удалось сесть только потому, что у него был крайне болезненный вид, а его слугам пришлось стоять в течение всего путешествия. Поездка продолжалась 22 часа.

Пруст взял с собой все свои рукописи в большом старом чемодане, а также дорожный сундук на колесиках, в котором вез все ему необходимое вплоть до одеял, поскольку он не мог использовать пахнущие нафталином гостиничные. В Кабуре он занял три комнаты для себя и своих слуг на последнем этаже «Гранд-отеля», первые этажи которого были отданы раненым. Эрнст Форсгрен стал его секретарем и не только проводил время с Прустом, играя в шашки и читая ему вслух, но и выполнял небольшие поручения, например передавал подарки писателя раненым, находящимся в отеле.

Возвращение Пруста из Кабура сопровождалось сильнейшим приступом астмы, настолько тяжелым, что писатель принял решение более никогда не выезжать за пределы Парижа. Интересно, что свидетельства Селесты Альбаре и самого Пруста, описывающие эту поездку, сильно отличаются. Селеста в своих воспоминаниях утверждает, что на обратном пути из Кабура они обнаружили, что все медикаменты Пруста были закрыты в багажном вагоне. Видя, что писатель задыхается, Селеста, по ее словам, на одной из остановок попросила открыть вагон. Сам Пруст дает совсем другую версию событий. Он рассказывает, что он получил свои медикаменты благодаря вмешательству Эрнста Форсгрена. Секретарь открыл двери багажного вагона, несмотря на сопротивление персонала железной дороги. Противоречивая информация помогает понять, что в анализе сведений о Прусте необходимо учитывать не только то, что близкие к писателю люди могли забыть ту или иную подробность, но и то, что информация могла искажаться в интересах того, кто ее давал. Селеста Альбаре старалась приуменьшить роль Форсгрена просто потому, что она недолюбливала молодого человека, которому Пруст доверял до такой степени, что дал ему должность секретаря.