Екатерина Глаголева - Людовик XIII

Эден был заштатным городишком, однако его захват представили крупным военным успехом. Шла война на износ, состоявшая из долгих, изматывающих осад, — никаких генеральных сражений! И еще она отличалась крайней жестокостью, поскольку мирное население страдало и от захватчиков, и от «освободителей», в рядах которых было много наемников.

В 1639 году Бернгард Саксен-Веймарский по просьбе Ришелье набрал в Германии войска и двинулся завоевывать Франш-Конте. Его солдат в народе называли «шведами», и они оставили по себе страшную память. По пути герцог велел сжигать деревни вместе с жителями, а если крестьяне убегали при его приближении и прятались в горах, немецкие наемники замуровывали входы в пещеры и даже сажали перед ними деревья, обрекая несчастных на мучительную смерть. Герцог, оказавшийся самым толковым военачальником, уже подумывал о том, чтобы воспользоваться плодами своих побед в личных целях и составить собственное государство из владений в Эльзасе и на правобережье Рейна. Однако в июле он неожиданно скончался в Нойенбурге-на-Рейне — то ли от горячки, то ли от яда — всего тридцати семи лет от роду. На его место метил князь Пфальца, племянник Карла I, но Ришельё велел его арестовать по дороге и упрятал в Венсенский замок. К счастью для Франции, армию «шведов» возглавил граф де Гебриан (1602–1643) — бретонский аристократ, сумевший завоевать доверие покойного полководца и его солдат.

Наемникам надо было платить; деньги на жалованье солдатам выколачивали из крестьян, которые всё чаще начинали бунтовать. 16 июля 1639 года вспыхнул мятеж в Авранше, в Нормандии, когда власти вознамерились обложить соляным налогом полуостров Котантен и часть области Бокаж: там добывали соль, выпаривая ее из песков бухты Мон-Сен-Мишель. Мятежники называли себя «босоногими». На юго-западе, в Гаскони, крестьяне не платили податей с 1638 года; в июле они провели многотысячное собрание в Миранде. Во главе бунтовщиков встали мелкопоместные дворяне — они были такими же нищими, как и крестьяне. Но Гасконь исправно поставляла Франции солдат и доблестных офицеров, множество гасконцев служили в королевских мушкетерах, де Тревиль был на хорошем счету у короля, поэтому вместо силового решения ограничились приказом о снижении податей. А вот в Перигоре завелся свой «Робин Гуд».

Пьера Грельти называют последним кроканом. Его семья жила в небольшой деревушке Сен-Мейм де Перейроль, на полдороге между Бержераком и Перигё. Королевской армии не хватало солдат; в деревню явились вербовщики, и капитан Баррикада попытался силой забрать под ружье отца Пьера, Жана Грельти. Было воскресенье, парень отправился слушать мессу, как вдруг ему сказали, что на площади солдаты избивают его отца. Пьер помчался туда и увидел, что капитан выстрелил в его отца из пистолета. Тогда он выхватил у кого-то ружье и уложил капитана наповал.

Пьеру пришлось скрываться в лесу Вергт, иначе ему было бы несдобровать. Но он оказался не один — в лес ушли местные жители, недовольные тем, что к ним распределили солдат на постой. Против них выслали карательный отряд, но Грельти меткими выстрелами убил нескольких солдат, остальные отступили. Мятежники провозгласили его своим вожаком.

Он стал «грабить богатых, чтобы кормить бедных», проявив себя талантливым организатором и стратегом. Местные дворяне и купцы боялись ездить через лес. «Мстители» держали в страхе всю округу, и власти пошли на решительные меры: отправили на «зачистку» леса два полка под командованием Вантадура и Гриньоля. Кроканы, превосходно знавшие местность, устраивали солдатам засады, а чуть что — бросались врассыпную. В первом же бою граф де Гриньоль потерял более двухсот солдат. Командование операцией передали маршалу Лафорсу, но и он не достиг успеха.

Солдат приходилось отзывать с фронта; им было приказано действовать без всякой жалости. А между тем мятеж в Нормандии ширился: 21–23 августа запылало в Руане, 25-го — в Байё, 26–29-го — в Кане… Если в июле повстанцев было около четырех тысяч, то к осени их число возросло до двадцати тысяч. Они дали себе новое имя: «Армия страдания»; возглавил ее сельский кюре Жан Морель по прозвищу Мондрен, именовавший себя также Жан Босоногий. Он объявил об отмене всех налогов, а сборщиков податей велел предавать смертной казни.

Но внимание Людовика и Ришельё в тот момент было приковано к Савойе. В начале августа герцог де Лонгвиль сумел вызволить Кристину из Турина и доставить ее живой и невредимой в Сузу. Сенат Савойи немедленно провозгласил двух братьев ее покойного мужа опекунами маленького герцога и правителями. Кардинал Лавалетт, сменивший убитого Креки во главе Итальянской армии, заключил перемирие на два месяца, однако не смог им воспользоваться, поскольку скончался 11 сентября от горячки в возрасте сорока семи лет. Это был тяжелый удар для Ришельё — он лишился верного друга и опытного военачальника. Тогда же, в сентябре, Людовик XIII встретился в Гренобле с сестрой и предложил ей установить над Пьемонтом французский протекторат. Казалось бы, помощь брата в такой ситуации была единственным спасением, однако Кристина отказалась: ей не хотелось, чтобы Савойю постигла судьба Лотарингии. Она пустила в ход слезы, и Людовик отступил, более того, не позволил кардиналу начать переговоры с деверями Кристины. Надо заметить, что герцогиня Савойская тоже ненавидела Ришельё и считала его главным виновником войны и раздоров в их «дружной» семье…

Пока короля не было в Париже, на Королевской площади установили его бронзовую конную статую, заказанную Ришельё придворному скульптору Пьеру Биару-младшему (прежде тот изготавливал в основном надгробия для знатных особ). Бронзовый конь в свое время был отлит итальянцем Даниеле да Вольтерра для памятника Генриху II. Статуя Людовика оказалась несоразмерно велика. Но по крайней мере можно было надеяться, что неукротимые дуэлянты перестанут сражаться на Королевской площади, устыдившись осуждающего взгляда монарха, которому они нужны были живыми — на фронте…

Да, война требовала всё новых жертв — и денег; Людовик ужасался тому, что тратит в месяц больше, чем его отец за целый год, но иного выхода не было. Продажа должностей и откупа не приносили достаточно средств; королевские финансисты увеличивали налоги на спиртное, табак, карты, азартные игры, соль, ввели налог на богатых, обложив им буржуа, выискивали ложных дворян (не все господа, щеголяющие приставкой «де» и на этом основании не платившие налогов, могли предоставить грамоты о пожаловании дворянства их предкам или им самим) и взимали налог на поместья, не используемые их непосредственным владельцем. «Я донельзя раздосадован нынешним положением дел, — писал в октябре 1639 года сюринтендант Бутилье своему сыну Шавиньи. — Расходы наличными достигают по меньшей мере сорока миллионов. Откупщики от нас отстают, народ не хочет ничего платить — ни старых налогов, ни новых. Мы дошли до самого дна и более не можем выбирать между добрыми и дурными советами. И я боюсь, как бы война за рубежом не перешла в гражданскую. Когда его высокопреосвященство узнает, как на самом деле обстоят дела, он примет нужные меры, но признаюсь Вам, что я в затруднении и не вижу никакого просвета».