Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

С нетерпением ожидаем Колю.

Будьте здоровы и благополучны, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

Вербовка,

21 сентября.

1883 г. сентября 21 - 22. Вербовка.

Милый, дорогой друг мой!

Коля, который приехал вчера утром, имел со мной вечером беседу, сущность которой мне хочется сейчас же передать Вам. Отведя меня в сторону, он таинственно сообщил мне, что имеет одно пламенное желание (разделяемое и Анной), исполнение которого зависит от Вас, но сам он не решается обратиться к Вам с своей просьбой, а просит меня, как бы по моей собственной инициативе, ходатайствовать о следующем. Им обоим хочется приблизить срок свадьбы и венчаться не 1 июня, как было предположено, а в двадцатых числах апреля. Есть несколько причин, по которым я и в самом деле нахожу, что удовлетворение Колиного желания возможно. Во-первых, и в самом деле они достаточно долго прождут свадьбы, и ввиду того, что Коля теперь свободен, нет необходимости откладывать ее непременно до 1 июня. Во-вторых, им хотелось бы прямо из Каменки проехать за границу к Вам, тогда как в июне им для свидания с Вами нужно ехать в Москву, и при этом нельзя будет избегнуть встреч с разными родными и знакомыми, чего им вовсе не хочется. В-третьих, в случае если свадьба будет 1 июня, то Коля говорит, что ему необходимо позвать стольких ближайших родных, что им в Каменке и места не найдется, а в апреле, за исключением Александры Карловны и Сашонка, некому будет приехать, и этим способом сам собой разрешится трудный вопрос о том, как поместить таких ему близких и милых людей, которых присутствием он очень дорожит, а между тем не знает, как их здесь устроить, в случае если они приедут. Есть еще разные аргументы, более или менее основательные, которые он приводил (например, что моей сестре удобнее будет ехать в Карлсбад в мае, чем в июне), но подкладка всех этих доводов - что он горит нетерпением дожить до дня свадьбы. Нетерпение это столь естественно, что я не могу, не сочувствовать Колиной просьбе и решился с своей стороны просить Вас об этом. Вместе с тем, прошу Вас, дорогой друг, не выдавать меня Коле и поступить при разрешении этого вопроса так, как будто я, в самом деле, не по его уговору, а по собственному побуждению обратился к Вам с этой просьбой.

Не могу передать Вам, до чего мне приятно видеть нашу милую парочку. Они так счастливы, так симпатичны и вместе с тем отношения их так непринужденно просты, что не нарадуешься, смотря на них, и всё кажется, что как будто они созданы друг для друга.

22 сентября.

Только что уехали все каменские гости, приезжавшие для присутствования при обручении Коли с Анной. Маленькое торжество оставило во всех самое приятное впечатление. Старая, почтеннейшая бабушка Александра Ивановна приезжала тоже. За обедом мы все пили за Ваше здоровье. Все без исключения в восторге от Коли и радуются счастию Анны. Третьего дня Таня уехала за границу. Я и рад, что она уехала, и вместе страшусь за нее, и, наконец, как-то болезненно жаль эту бедную, несчастную девушку.

Дай бог Вам здоровья и всякого благополучия, дорогая моя! Ваш П. Чайковский.

Москва,

24 сентября 1883 г.

Милый, дорогой мой друг! Наконец я могу написать Вам несколько слов, а то сперва переезд в Москву и масса нахлынувших дел, потом мои и другие именины, потом головная боль, потом приезд моей Саши, всё это не давало мне возможности, присесть спокойно на час времени. Вчера вечером уехала моя Саша, избавленная от страшной двухнедельной зубной боли, с которою приехала, потому что решилась вырвать два зуба; я так рада, что она так храбро поступила. Мне было очень тяжело расставаться с нею теперь так надолго, и я в мои лета уже никогда не могу быть уверена, что увижу ее еще. На меня очень тяжелое впечатление произвела на днях смерть одного из знакомых мне докторов, Степанова. Два месяца назад он был у меня, по-видимому, здоровый, веселый, далеко не старый, лет сорока, и вдруг мне говорят в один несчастный день, что сегодня хоронят доктора Степанова; это меня очень поразило и как-то обескуражило относительно себя. Говорят, у него, т. е. доктора Степанова, была болезнь сердца. Жена его также при смерти от чахотки, и бедные дети, шесть человек, из которых младшему три года, остаются полными сиротами. Печальна доля человека!

Два дня назад Мои дети были на “Евгении Онегине” в Большом театре. Юля не была, потому что Саша приехала в тот вечер, а я не была потому, что Вы знаете, милый друг мой, что я не люблю сценической обстановки для хороших музыкальных произведений. Я с восторгом слушаю Ваши оперы на фортепиано, но когда мне надо смотреть, как размахивают руками, склоняют голову на чье-нибудь плечо, растягивают слова и повторяют их без всякой надобности, у меня пропадает всякое впечатление музыки. Это искусство, как и все искусства, надо больше чувствовать, чем понимать, назначение его есть действовать на сердце и на нервы человека, следовательно, каждый человек имеет право на него, и по этому праву я не люблю слушать того, что толкует певец, а предпочитаю чувствовать то, что мне самой чувствуется под хорошую музыку, и уверяю Вас, милый друг мой, что это всегда бывает лучше того, что выражают на сцене. Никогда бы под такую чудную музыку, как письмо Татьяны, я не подумала, что оно выражает чувства провинциальной барышни, влюбившейся в столичного льва и желающей пошалить с ним. Ведь на свете бывают чувства поглубже и серьезнее такой влюбленности. А сцена поединка? По музыке это потрясающая драматическая сцена, а по сюжету - пустая донкихотская выходка: один вздумал поволочиться, а другой, как рыцарь, вломился в амбицию. У Пушкина стих так же прелестен, как Ваша музыка, но нравственное содержание ничтожно и пусто. Простите меня, дорогой мой, что я так выражаюсь о предметах Вам симпатичных, но поймите, милый друг, что я хочу только сказать, что Ваша музыка всегда неизмеримо выше сюжета. Когда я слушаю на фортепиано сцену поединка, я не могу передать никакими словами того, что ощущаю при этом. Я прихожу в такое состояние, в котором можно сказать только: “ah, je n'en peux plusl” [“ах, я больше не могу!”], когда же я читаю у Пушкина эту же сцену, я говорю только: “бедненький Ленский!” - и это сожаление относится к тому, что он сделался жертвою пустоты, ничтожества, рутины, по моего сердца не трогают эти трагикомедии. Но за меня моя Милочка в таком восторге от “Евгения Онегина” (на сцене), что не дает покоя Юле, всё пристает, чтобы она просила меня отпустить ее еще в это представление. Вернувшись из театра, на другое утро вытащила Пушкина и всё читает “Евгения Онегина”, но каков вкус: ей больше всего понравилась сцена поединка.