Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Дня два назад уехала моя Соня с братом моим. Мне было очень грустно с нею расставаться, она такой ребенок, что и жаль и страшно ее отпускать от себя. В тот же день, как она уехала, приехала Лиза (Володина) с моим милым Воличкою. Что за удивительный этот ребенок: мил, добр, деликатен невообразимо и какие удивительные способности: теперь говорит по-английски как англичанин, пишет и читает по-английски, по-немецки и по-русски, а ему нет и семи лет; играет на фортепиано по слуху разные мотивы, играет в четыре руки с Юлею, для этого приносит ноты, развертывает их и ставит на pupitre, но играет всё наизусть; он знает ноты, но у него слух и память сильнее за исключением этого его знания, поэтому он с нот играет по слуху. Удивительный ребенок, я так боюсь его такого преждевременного развития. Лиза выдержала ужасную болезнь (воспаление брюшины), но теперь, слава богу, совсем оправилась: свеженькая, хорошенькая, симпатичная, как всегда. Она очень милое создание, но испорченное докторами: от морфия у нее мозг не в нормальном состоянии. Коля и Анна в восторге от Неаполя; я надеюсь с ними увидеться еще в Париже. Уезжаю отсюда восемнадцатого сперва в Париж, потом в Тур, а потом в свой Belair. Прошу Вас, дорогой мой, адресовать мне теперь письма так [конец не сохранился].

С.-Петербург,

13 марта [1884 г.]

Милый, бесценный и дорогой друг!

Теперь я вполне успокоился и могу настоящим образом вести беседу с Вами. Какой я сумасшедший человек! Как всякое подобие невзгоды преувеличенно сильно на меня действует! Как мне совестно вспомнить отчаянье, которому я предавался в Париже только потому, что из газетных отзывов о петербургском представлении “Мазепы” я усмотрел несоответствие действительного успеха с моими ожиданиями! Теперь я вижу, что, несмотря на глухое недоброжелательство очень многих здешних музыкантов, несмотря на очень плохое исполнение, “Мазепа” здесь всё-таки понравился и никакого позора (как мне это казалось издали) не было. Не подлежит также сомнению, что здешняя критика (которая единодушно втоптала в грязь мою бедную оперу) не есть отражение общего мнения и что всё-таки есть и здесь немало людей, очень мне сочувственных. А что для меня в высшей степени приятно, так это то, что во главе этих сочувствующих людей сам государь. Оказывается вообще, что роптать мне не на что, а что, напротив, нужно только благодарить бога, изливающего на меня столько милостей.

Я остался в несимпатичном Петербурге гораздо более, чем думал, вследствие настояний ближайших родственников. Думаю пробыть здесь еще дней пять, после чего поеду в Москву на неделю и потом в Каменку. Грустно только то, что так долго останусь без известий о Вас, дорогая моя, ибо только в Каменке получу письма от Вас.

Государь велел в будущем сезоне поставить “Онегина”. Роли уже розданы и хоры уже разучиваются.

Я чувствую в себе прилив энергии и горю нетерпением приняться за какой-нибудь новый большой труд. Разумеется, только в Каменке можно будет приводить в исполнение эти намерения.

Читали ли Вы, дорогой друг, “Исповедь” графа Льва Толстого, которая несколько времени тому назад должна была быть напечатанной в журнале “Русская мыслью но вследствие требований цензуры не сделалась публичным достоянием? Она ходит в рукописи и мне только здесь удалось, наконец, прочесть ее. Она произвела на меня тем более сильное впечатление, что муки сомнения и трагического недоумения, через которые прошел Толстой и которые он так удивительно хорошо высказал в “Исповеди”, и мне известны. Но у меня просветление пришло гораздо раньше, чем у Толстого, вероятно, потому, что голова моя проще устроена, чем у пего, и еще постоянной потребности в труде я обязан тем, что страдал и мучился менее Толстого! Ежечасно и ежеминутно благодарю бога за то, что он дал мне веру в него. При моем малодушии и способности от ничтожного толчка падать духом до стремления к небытию, что бы я был, если б не верил в бога и не предавался воле его?

Застанет ли Вас письмо это в Cannes? Думаю, что Вы скоро уже будете в Belair. Дай Вам бог здоровья и всякого благополучия, милый, дорогой друг!

Сестру я нашел в отличном состоянии. Вообще у моих близких всё было бы благополучно, если бы не Таня.

Всем Вашим посылаю свои приветствия.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

[Москва]

23 марта 1884 г.

Дорогой, милый друг мой!

Вот уже четвертый день, что я в Москве, и до сих пор не собрался писать Вам, ибо, во-первых, с лихорадочною поспешностью работаю над некоторыми сценами “Мазепы”, которые ввиду сценических условий я решился изменить и сократить, а во-вторых, я простудился и теперь уже второй день сижу дома, нездоровый. Теперь мне лучше. Мне придется прожить здесь еще несколько дней, прежде чем кончу свою работу, а в конце будущей недели поеду в Каменку. Москва, несмотря на всю мою любовь к ней, показалась мне очень неприглядна в это время года. Нельзя Вам изобразить, до чего она грязна, непроездна, а в особенности, до чего ужасен здешний воздух вследствие таяния всего, что зимой было сковано морозом. Бедная наша родина! Как она обижена климатом.

Не могу не признаться Вам, что я теперь совершенно поглощен мыслью сделаться обладателем хотя бы самого крохотного кусочка земли с домиком. Я просил разных лиц подыскивать мне где-нибудь поблизости Москвы какой-нибудь хуторочек, и, если только что-нибудь подходящее найдется, я постараюсь основаться наконец у себя дома. В самом деле, я устал от кочеванья и уж не знаю, право, отчего и как, но только с некоторых пор только и думаю об своем уголке.

Дорогая моя! хотя я знаю, что у Вас есть гувернантка или гувернантки для Милочки, но всё-таки, на всякий случай, хочу рекомендовать Вам одну особу, к которой питаю величайшую симпатию. Особа эта — M-elle Emma Genton, проживавшая девять лет у Кондратьевых и теперь ищущая другого места. Это девушка средних лет, очень достаточно образованная, превосходно владеющая французским и английским языками, а со стороны нравственных качеств — безупречная. В случае, если бы Вам понадобилась француженка, не захотите ли взять ее? Прошу Вас, милый друг, ответить мне на этот вопрос. Всё это между нами, ибо она еще не сообщала M-mе Кондратьевой о своем намерении покинуть их дом.

Брата и его семью я нашел здоровыми.

Будьте здоровы, дорогой, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

Хотя Вы, вероятно, уже в Touraine, адресую письмо в Канну.

Belair,

6 апреля 1884 г.

Милый, несравненный друг мой! Простите, что я не сейчас отвечала Вам на Ваш вопрос по поводу M-elle Anna [Emma] Genton, но в новом своем помещении я нахожусь на бивуаке, потому что мои комнаты отделываются и мне негде пристроиться для писанья, и теперь я пишу в Юлином кабинете на ее бюро, чтобы уже не откладывать моего ответа к Вам. Я очень, очень сожалею, дорогой мой, что в эту минуту не могу взять M-elle Genton, потому что она, наверно, очень хорошая особа, так как Вы ее рекомендуете, но у меня при Милочке есть англичанка, молодая девушка, которая хоть живет у меня недавно, но, кажется, хорошая особа, и, во всяком случае, я еще не могу пожаловаться на нее и потому мне совестно ей отказывать. Если я узнаю где-нибудь хорошее место, то я буду держать на памяти M-elle Oenton, но для этого я очень прошу Вас, дорогой мой, не отказать сообщить мне, какое жалованье получает M-elle Genton, так как мне, конечно, первым делом сделают этот вопрос.