Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Будьте здоровы, дорогой мой, несравненный. Не забудьте, пожалуйста, уведомить меня, в какой день и с каким поездом Вы приедете в Плещееве. Ведь Ваш Алеша будет с Вами? Всем сердцем беспредельно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

[Скабеево]

23 августа [1884 г.]

Как я Вам глубоко благодарен, милый, бесценный друг, за ответ Ваш и за то, что Вы так скоро разрешили вопрос о моем будущем местопребывании, а вопрос этот начинал очень беспокоить и смущать меня. Я, конечно, не сомневался, что Вы окажете мне гостеприимство, но всё же был глубоко тронут и страшно обрадован письмом Вашим. Всякое Ваше одолжение Вы делаете так, что получить его есть не только удовлетворение желания или нужды, но радость. Письмо пришло вечером, и я от радости, от предвидения всей прелести моего будущего житья почти всю ночь заснуть не мог. Благодарю Вас со всей горячностью, на какую способно мое сердце, полное любви и благодарности к Вам.

Если позволите, тотчас по Вашем выезде я водворюсь в Плещееве. 2 сентября я вышлю туда Алексея, а 3-го приеду с почтовым поездом, который приходит в Подольск около двенадцати часов дня. Сегодня утром я призвал повара, находящегося в услужении у брата Анатолия, и спросил его, желает ли он на время отсутствия своих господ прослужить при мне, на каковое предложение он изъявил полную готовность свою. Я пришлю его вместе с Алексеем. Брат Модест, находящийся здесь, поручает мне передать свою живейшую благодарность Вам за предложение погостить у Вас и свое крайнее сожаление, что он не может им воспользоваться. Ему необходимо не позже понедельника, 27-го числа, быть в Петербурге по делам его воспитанника, а затем с 1 сентября его Коля начнет свое учение, и ему невозможно покинуть его. Я чрезвычайно рад, что Вы позволяете мне приглашать кого-нибудь из своих друзей, и я с самого же начала воспользуюсь этим позволением, а именно, приглашу Лароша свободные дни свои проводить со мной. Я писал Вам, милый друг, что с помощью моей он пишет большую статью о Моцарте, и мне очень хочется, чтобы он ее как можно скорее кончил. Кроме того, частые посещения Лароша будут мне приятны в том отношении, что он занимается со мной английским языком, и благодаря ему я сделал уже за этот месяц большие успехи. Мы также много играем с ним в четыре руки, а это одно из любимейших моих удовольствий.

Так как при мне есть Алексей, то никакого другого слуги мне не нужно, и я даже позволю себе просить Вас, чтобы Вы разрешили мне ограничиваться исключительно его услугами. Я помню, что я очень конфузился в Браилове и Симаках, сидя один за обеденным столом и принимая услуги Марселя и Леона (которых, впрочем, очень любил), а так как я хотел бы жить в Плещееве совершенно как у себя дома, то всего бы приятнее и привольнее для меня было, если бы кроме Алексея никто бы мне не прислуживал. По крайней мере (дабы избегнуть чувства конфузливости), во время обеда я бы желал обходиться без помощи состоящего при плещеевском доме слуги, а такой, вероятно, имеется у Вас. Простите, что я так настаиваю на этой подробности, но при моей застенчивости она имеет довольно важное значение. Вот, кажется, всё, о чем я должен просить Вас касательно моего устройства в Плещееве, а затем еще, еще и еще благодарю Вас, милый, дорогой друг!

По поводу Влад[ислава] Альберт[овича] и упадка духа, в коем он находится по отношению к своим музыкальным занятиям, я скажу Вам, что я нередко думал о нем и нередко жалел его, ибо по инстинкту знал и был уверен, что он часто должен мучительно страдать от несоответствия своих стремлений к композиторству с степенью достижения его целей. Весьма может быть, что Губерт относился к его работам лишь добросовестно, но безучастно, и этим профессорским, сухим отношением к плодам горячего и пылкого авторства содействовал деморализации, в которую Вл[адислав] Альб[ертович] впал. Но независимо от этого в музыкальном организме Вл[адислава] Альб[ертовича] есть что-то болезненное, ненормальное. Какая-то пружинка отсутствует в механизме, и я нередко старался себе уяснить, в чем дело, но всегда безуспешно. Я никогда не сомневался в его талантливости. Если бы из всех виденных и внимательно мною просмотренных работ его я бы усмотрел, что недостаточная зрелость их зависит от недостатка способностей, я давно бы откровенно высказал ему мое неблагоприятное о степени его талантливости мнение. Услышать такой приговор от музыканта-специалиста очень тяжело, для молодого' человека, рвущегося к творческой деятельности, но лучше причинить ему это огорчение, чем неуместным поощрением обречь на; длинный ряд неудач и разочарований. Но убеждения в недостаточности таланта Вл[адислава] Альб[ертовича] у меня нет, напротив, я всегда чувствовал в нем композиторскую жилку. Между тем, как редко случалось мне одобрять его сочинения! Как часто я должен был подвергать его работы довольно жесткой и злой критике! А между тем, как мне хотелось бы поощрять, хвалить, всячески воодушевлять его к композиторской деятельности! Не говоря уже о том, что я питаю к нему личное дружеское расположение, я знаю, что он — человек, сроднившийся с Вами, любимый Вами, и, следовательно, для меня бы вдвойне приятно было бы, если бы его стремления увенчались бы успехом. Между тем я больше критиковал, чем одобрял его. Что из всего этого следует? То, что в Вл[адиславе] Альб[ертовиче] есть талант, есть охота, есть рвение, ум, теплое чувство, но нет должного равновесия между всеми этими свойствами, вследствие какого-то для меня загадочного, можно сказать, органического порока его музыкальной натуры. Помню, что я возлагал большие надежды на строгую контрапунктическую школу. Не знаю почему: оттого ли, что его венский учитель был плох, или опять-таки вследствие всё той же больной или недостающей пружинки механизма, но эти занятия не принесли ему большой пользы. Что теперь ему делать? Бороться ли с собой или, убедившись в бесплодности борьбы, отказаться от новых усилий, — не знаю. Но мне хотелось бы, чтобы он имел мужество еще бороться; без борьбы и страданий, без периодических падений духа и бессилия не обошелся ни один художник. Если он верит в себя, если здоровье (а физическое здоровье имеет здесь большое значение) дозволяет ему бороться, пусть всё-таки борется. И почему-то мне кажется, что в конце концов он может победить в этой борьбе.

Очень рад, что увижусь с ним и буду иметь случай поговорить с ним обстоятельно.

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой!

Беспредельно любящий и благодарный Вам

П. Чайковский.

Р. S. Алексей просит позволения приглашать к себе от времени до времени гостить своего приятеля Степана, камердинера брата Анатолия. Не сомневаюсь, что Вы позволите, но всё же считаю долгом просить Вашего разрешения.