Алла Демидова - Ностальгия – это память

Однажды после душного летнего спектакля «Гамлет» мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный Бор. У нас не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, мы вытирались Володиной рубашкой. А поодаль, в удобных пляжных креслах, за круглым столом, накрытым клетчатой красной скатертью, в купальных халатах сидели французы, пили вино из красивых бокалов. Было уже темно, но они не забыли даже свечку, и эта свечка горела на столе. Мы посмеялись: вот мы у себя дома, и всё у нас так наспех, вдруг, а они – в гостях, и всё у них так складно, по-домашнему, основательно. Через несколько лет за границей мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и все вместе поехали к кому-то в загородный дом. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Ну не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, купались, так же вытирались чьей-то рубашкой. А рядом благополучная буржуазная семья комфортно расположилась на пикник. Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции – полную бесхозяйственность – и вспомнили Серебряный Бор…

На гастролях у него в номере было очень аккуратно. Володя любил заваривать чай, и у него стояли бесконечные баночки с разными сортами чая. А когда появилась возможность покупать экзотические вина, он любил выстроить красивую батарею из бутылок и не позволял никому дотрагиваться до нее. Все дразнили его за скупость, но он был тверд, а потом, в какой-нибудь неожиданный вечер, всё разом выпивалось – неизвестно кем, почему, вдруг…

…Упрекают нас, работавших с ним, что не уберегли, что заставляли играть спектакли в тяжелом предынфарктном состоянии. Оправдываться трудно, хотя я иногда думаю: способен ли кто-нибудь руками удержать взлетающий самолет, даже если знаешь, что после взлета он может разбиться? Высоцкий жил самосжигаясь. Его несло. Я не знаю, какая это сила, как она называется: судьба, предопределение, миссия? И он – убеждена! – знал о своем конце, знал, что сердце когда-нибудь не выдержит этой нечеловеческой нагрузки и бешеного ритма. Но остановиться не мог…

От него неизменно веяло силой и здоровьем. Помню, на одном концерте он объявил название песни: «Мои похороны» – и в зале раздался смех. После этого он запел: «Сон мне снился…»

На гастролях в Югославии мы посмотрели фильм Бергмана «Вечер шутов». Там есть сцена, где актер очень натурально играет смерть. После фильма мы шли пешком в гостиницу, обмениваясь впечатлениями, и я заметила, что актеру опасно играть в такие игры – это трясина, которая засасывает… Высоцкий со мной не согласился. А через какое-то время я прочитала в его стихотворении «Памяти Шукшина»:

Конечно, Высоцкий жил «по-над пропастью», как он сам пел. Конечно, мы это видели. Конечно, предчувствие близкого конца обжигало сердце.

После окончания гастролей в Польше, в начале июня 1980 года, мы сидели на прощальном банкете за огромным, длинным столом. Напротив меня сидели Володя и Даниэль Ольбрыхский с женой. Володя обычно быстро съедал все, что у него было на тарелке, а потом ненасытно и жадно рассказывал. Тогда он рассказывал о том, что они хотят сделать фильм про трех беглецов из немецкого концлагеря. Эти трое – русский, которого должен был играть Володя, поляк (Ольбрыхский) и француз (по-моему, Володя говорил, что договорился с Депардье). И что им, актерам, нравятся сценарий и идея, но они не могут найти режиссера. Все режиссеры, которым они предлагали сценарий, почему-то отказывались, ссылаясь на несовершенство драматургии. Вдруг посередине этого рассказа Володя посмотрел на часы, вскочил и, ни с кем не прощаясь, помчался к двери. Он опаздывал на самолет в Париж. За ним вскочил удивленный Ольбрыхский и, извиняясь за него и за себя, скороговоркой мне: «Я сегодня играю роль шофера Высоцкого, простите…» В это время председательствующий Ломницкий, заметив убегающего Высоцкого, крикнул на весь зал: «Нас покидает Высоцкий, поприветствуем его!» И вдруг совершенно интуитивно от «нас покидает» меня охватила дрожь, открылась какая-то бездна, и, чтобы снять это напряжение, я прибавила в тон ему: «Нас покидает Ольбрыхский, поприветствуем его!»

В последние годы я видела Высоцкого или вялым, отсутствующим, или, наоборот, слишком быстрым, когда, например, за одну репетицию в нашем совместном проекте «Крик» он быстро-быстро развел первый акт. Всё бегом. Я тогда не догадывалась о его второй болезни, пока он мне однажды на репетиции «Крика» не поведал об этом.

И в последний год в Париже он мечтал вылечиться от этой «пагубной страсти». Лег там в больницу, сбежал, прилетел к нам в Варшаву, чтобы сыграть «Гамлета», и опять уехал в Париж, чтобы продолжить лечение. Но у него к этому времени закончилась виза, ему на этот раз ее не продлили, и он прилетел в Москву 11 июня. Опять начались бесконечные концерты для зарабатывания денег на это дорогое пристрастие. Получался такой замкнутый круг, из которого он не мог выскочить. Его «несло». Один раз мы в это время встретились на репетиции «Крика», он был излишне возбужден, вдруг я увидела, как кровь прилила к его голове – он как бы потерял интерес ко всему происходящему, забыл, о чем мы в это время говорили, ушел за кулисы, я видела, как он сам себе сделал укол, через какое-то время вернулся бледный и как ни в чем не бывало продолжал репетировать.

23 июля во Франции умерла Одиль Вержуа – сестра Марины, и Володя хотел улететь на ее похороны в Париж, но у него еще не была готова виза. Он купил билет в Париж на 29 июля… Не успел.

В августе 1980 года в доме творчества «Репино» мы с друзьями сидели, и каждый рассказывал, в какой момент он услышал весть о смерти Володи. Мне врезался в память рассказ Ильи Авербаха: «Мы жили в это время на Валдае. Однажды вечером я вяло пролистывал сценарий, который мне перед отъездом сунул Высоцкий, читал этот сценарий и раздражался на то, что сытые, обеспеченные люди предлагают мне снять картину о гибнущих от голода… Я читал и ругал их захламленные красной мебелью квартиры (хотя сам живу в такой), их „мерседесы“, их бесконечные поездки через границу туда и обратно. И во время моего сердитого монолога я услышал по зарубежному радио сообщение о смерти Высоцкого. После шока, после всех разговоров об ожидаемой неожиданности этого конца я уже перед сном опять взял сценарий и стал его заново перечитывать. Мне там нравилось все. И я подумал, какой мог бы быть прекрасный фильм с этими уникальными актерами и как Высоцкий был бы идеально точен в этой роли…»

Подобный «перевертыш» в сознании и оценке я наблюдала очень часто и у себя, и у других.

Может показаться, что мы и оценили его только после смерти, но это не так. Масштаб его личности и ее уникальность ощущал каждый в нашем театре, пусть по-своему. Но мы начинали вровень и жили вровень. И у нас никогда не было иерархии.