Алла Демидова - Ностальгия – это память

Стрелер тогда был еще и директором Театра наций, устраивал поэтические вечера, на которых читали стихи представители разных стран Европы – от Франции, например, выступал Антуан Витез, из России он пригласил меня и Андрея Вознесенского, который по каким-то причинам не смог приехать, и я была одна.

Это он, Стрелер, поставил мне вечер на своей большой арене, сочинил мизансцену, установил мольберт, зажег свечу, посадил в первый ряд синхронную переводчицу (она переводила только мои комментарии). В этой композиции Стрелера я и сейчас веду свои поэтические вечера.

Сам же он в тот вечер уехал в Париж и прислал мне оттуда письмо:

Дорогая Алла Демидова!

Я должен быть сегодня вечером в Париже на встрече с президентами Миттераном и Гавелом. Мне бесконечно жаль, что я не могу Вас сегодня принять со всей любовью и неизменным уважением.

Тем не менее наш театр в Вашем распоряжении.

До скорого свидания где-нибудь в Европе.

К сожалению, мы так с ним больше и не встретились…

С «Федрой» мы были приглашены на фестиваль в Квебек, где тогда с удовольствием принимали авангардные постановки (большие, громоздкие обычно едут в Авиньон, в Эдинбург). Там я увидела греческий спектакль «Квартет» – Терзопулос поставил пьесу Хайнера Мюллера, современный парафраз романа Шодерло де Лакло «Опасные связи». О Мюллере у нас тогда и не слыхали, смотрела я спектакль без перевода, все поняла и была в восторге. Речь там шла о потере современным человеком цельности, о разорванности, о душевном хаосе, о подмене не только полов, когда женщины превращаются в мужчин и наоборот, но чувств, – это было ясно, хотя актеры играли на греческом языке, который я совершенно не знаю.

Общение и даже в какой-то мере понимание без смысла слов, т. е. людей, говорящих на разных языках, по идее – невозможно. И все же театру удается передать за пределами языка и смысл, и окраску сказанного. Театр воспринимается не только ухом, но и глазами; не только глазами, но и чувствами; не только чувствами, но и тайным подсознанием и той невидимой энергетикой, о которой так много говорят в последнее время.

Я лишний раз убедилась во всем этом, глядя на греческий спектакль «Квартет». Пустая темная сцена (то, что в театре называют «черный кабинет»), звучит странная музыка Филиппа Глааса – греческого композитора, живущего в Нью-Йорке. В середине сцены груда черных тряпок, которая начинает потихоньку шевелиться. Вдруг оттуда тянется вверх голая белая рука – не то женская, не то мужская. Потом вторая рука, ноги, и наконец высовываются две головы – сначала женская, потом мужская, обе – с длинными волосами. И груда тряпок оказывается длинным черным платьем, подол которого занимает полсцены, и в платье возникают два человека. Голос-фальцет из музыки Глааса продолжается актером таким же фальцетом на сцене. Слова звучат как поэзия. Как ария – музыкально и сильно.

По пластике мне этот спектакль напомнил поиски в нашей «Федре», когда мы года два пытались соединить moderne-ballete Марты Грэхем и цветаевскую поэзию.

Я совершенно влюбилась в этот «Квартет», мне даже иногда казалось, что я понимаю и греческий язык.

На следующий день мы играли нашу «Федру», и в зале, я знала, сидел Терзопулос со своими греческими актерами. Им понравился наш спектакль.

На каком-то совместном банкете мы сидели рядом с Терзопулосом, и я предложила перенести рисунок «Квартета» на нашу сцену (у меня тогда был свой театр «А», и я решила финансировать эту постановку).

Перевода этой пьесы на русский тогда не было, и я заказала подстрочник.

Через какое-то время получаю приглашение в Грецию на фестиваль в Патрах. Директором фестиваля был Теодор Терзопулос, а весь фестиваль шел под знаком средиземноморской культуры, следовательно, будут играться древнегреческие трагедии – для меня особый интерес.

По приезде в Патры я узнаю из буклета фестиваля, что я тоже участница, у меня здесь два вечера – Цветаева и «Федра». Бегу к директору фестиваля, говорю, что меня никто об этом не предупредил, я думала, что я просто гостья. И мы с Терзопулосом на жаре, на фоне старой крепости изобретаем новый спектакль. Вернее, все делает он, я лишь исполняю. Теодор затягивает черным бархатом часть разрушенной стены крепости, бархатом закрывает и часть камней на земле. Ставит удивительный свет. На мой длинный проход вдоль стены ставит музыку Глааса. На дне моего чемодана лежала на всякий случай (фестиваль!) длинная черная юбка из тафты и кусок черного муара. Выступ стены образовывал сцену. И вечером я играю «Федру». Теодор мне посоветовал смелее обращаться с куском муара – комкать его, неожиданно во всю длину (метров 5) отпускать его за собой. «Используйте ваш авангард 20-х годов, – говорил он мне, – вспомните ваших кубистов».

Работать с ним было очень интересно. Мы понимали друг друга с полуслова.

И тем прекраснее мне было видеть на этом фестивале его спектакль «Персы» с актерами его театра «Attis».

Шесть актеров непрерывно присутствуют на сцене в костюмах, напоминающих и древнегреческие хитоны, и средневековые плащи, и современные хипповые тряпки. Странно застывшие позы, характерные для немецкого театра (Теодор много лет провел в Германии и очень многое взял из ее театральных «запасников»). Шесть актеров – шесть грандиозных монологов, передающих образ войны и ее страшные для человечества последствия.

Спектакль идет на старой античной сцене, зрители сидят на каменных уступах древнегреческого амфитеатра, а со сцены идет мощный поток энергии, завораживающий, втягивающий тебя в действо.

Я не знаю, какой внутренний орган воспринимает эту психическую энергию, идущую со сцены. Но про себя я могу точно сказать, что чувствую свое абсолютное участие в той реальности, которую создает на сцене Терзопулос.

Эсхиловские «Персы» становятся частью моей актерской биографии.

В Москве, когда я получила подстрочник перевода «Квартета» и когда прочитала – убедилась, что подобного текста русская сцена не слыхала, во всяком случае, на моей памяти. Но поздно: Терзопулос уже приехал в Москву. Я сняла ему квартиру. Сначала недалеко от Таганки, мы репетировали на малой сцене «Таганки», но Теодору не понравился район (он в Афинах живет в Колонаки, артистическом – и лучшем – районе города), пришлось искать что-то другое. Нашла двухкомнатную квартиру на Солянке.

Пьеса написана для двух актеров. Я пригласила Виктора Гвоздицкого. В репетициях поняла, что он актер не Терзопулоса. Нужна была совершенно другая пластика. Я попробовала что-то подсказать Виктору, но он меня резко одернул, мол, смотрите за собой. Это было обидно, заплакала. И тогда я решила пригласить другого актера. После «Федры» я понимала, что у Димы Певцова большие возможности и он хочет работать. К тому времени он уже был в «Ленкоме», стал там репетировать заглавную роль в «Женитьбе Фигаро», но моментально откликнулся на мое предложение.