Алла Демидова - Ностальгия – это память

Терзопулос ставил совсем новый спектакль, отличный от греческого. Трудно было на репетициях с синхронной переводчицей. Она сидела рядом с Теодором и тихим голосом переводила его. Мы на сцене ее слышали, но когда Терзопулос стал ставить свет и музыку, радисты и осветители, которые сидят в своих будках в конце зрительного зала, перевод не слышали. Мне пришлось им громко повторять этот перевод, а Теодору казалось, что я веду себя как «звезда», руковожу репетицией, сама ставлю свет. Возник конфликт. Мне пришлось менять переводчицу (менеджер из меня, как выяснилось, никакой).

Теодор нервничал на репетициях, иногда устраивал истерики, я терпела, как в свое время терпел Высоцкий, репетируя Гамлета, когда над ним издевался Любимов.

Мне было трудно. Неся ответственность за новый спектакль и за Теодора, я параллельно играла вечером в спектаклях «Таганки». А Дима утром репетировал своего «Фигаро», поэтому наши репетиции начинались после 2-х. Как я все это выдержала – сейчас удивляюсь.

У меня остались кое-какие записи в дневниках этого периода, и лучше я перейду к ним.

2 января

В 2 часа репетиция. Прогон «Квартета» без света. Неплохо, но кураж потерян. После опять ссора с Теодором. Домой около 12 часов.

3 января

Ночью, как всегда, бессонница. Под утро заснула. К 2-м – в театр.

Прогнали со светом. Дима очень нагружает и красит слова. Может быть, это идет у него от «Женитьбы Фигаро», которую он репетирует в Ленкоме. Новая переводчица (полная, тихая, Наталья Викторовна). Вечером «Электра».

На «Электре» Инга (ясновидящая) сказала, что надо резче менять тембр голоса, например, мягче и тише – «Ты, ты Орест?»

Был Сережа Зверев – красивые цветы. Посоветовал изменить походку – легче, моложе.

Ночью тупо смотрю телевизор.

4 января

14 ч. – репетиция «Квартета». В taxi (150 р.), так как Володя увез с шофером обе машины в починку.

Вечером «Борис Годунов».

Опять приехал Георгас Патсос (художник «Квартета») вместе с Иоганной (фотограф). Поселила их в гостинице.

Греки смотрели вечером «Годунова». Перед спектаклем Георгас не хотел снимать зимнюю куртку (там деньги и т. д.), так и сидел в ней в зрительном зале. На Западе это принято. У нас выглядело странно.

Володя встретил у театра – всех развез по домам.

5 января

12 ч. – пресс-конференция по поводу «Квартета». Говорил в основном Теодор.

Вечером «Федра». (Ноткин – 4 б. Зверев – 2 б.). Были американские продюсеры – сказали, что я выдающаяся актриса. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Устала!!!

6 января

В 1.30 – дома – интервью для «Сов. культуры». К 15 ч. – в театр. Прогон «Квартета». Были ребятки из «Федры». Им, по-моему, не понравилось. Да и мне, сказать честно, тоже.

Вечером сижу дома. Маюсь.

7 января

Днем прогон «Квартета» в костюмах. Вечером «Высоцкий».

Когда мы с Теодором стали работать над «Медеей» Хайнера Мюллера, то репетировали в основном в Афинах у него в театре. Сначала работали с местной переводчицей, а потом незаметно перешли на какой-то смешанный язык.

Теодор знает немецкий, итальянский, но не знает французского, я – только французский. Что делать? Тогда я – это очень смешно! – «обучила» его моему французскому языку, неправильному, без артиклей, и на этом языке, уже без переводчика, работали «Медею». Потому что в театре творчество возникает иногда не на словесном, а на энергетическом уровне. На единомыслии.

«Медея». Здесь Терзопулос был идеально на месте. Он хорошо чувствует архаику, родился в греческой деревне Катарини, что на севере Греции – на родине Еврипида. А учился он в театре Брехта «Берлинер ансамбль», где в свое время Хайнер Мюллер был директором. И вот сочетание – кровный грек и умный, ироничный немец-интеллектуал!

С Мюллером я тогда не была знакома, увидела его потом в Таормино, в Сицилии, где его чествовали критики и театральные деятели со всего мира. Он сидел с молоденькой женой, пил пиво, часто ходил курить, а через месяц умер от рака, – оказывается, был безнадежно болен.

В нашем спектакле современный текст Мюллера был соединен с текстом «Медеи» Еврипида в переводе Иннокентия Анненского, ритмически очень точном. Короткую фразу Мюллера надо было разбить классической длинной строкой Анненского – вернее, соединить их контрапунктом.

С нами над спектаклем работал уникальный человек, музыкант, поэт, актер – грек по имени Рецос, он потрясающе у нас звучит в спектакле на древнегреческом языке своим странным голосом под аккомпанемент древних инструментов. У него я многому научилась и многое поняла. Например, что трагедия должна быть статична, – спектакль дал эту статику. Сложность – в диапазоне голоса, в перепадах тембра, ритма. У Еврипида Медея – колдунья, внучка Солнца. Из Хайнера Мюллера я для себя вынесла заключение, что монолог Медеи, рассерженной, обманутой жены, похож у него на «Голос» Жана Кокто – плач женщины по мужчине, который ее оставляет. Здесь она уже оставлена, ведет свой внутренний монолог с Ясоном – Рецосом. Убила детей или нет, собственно говоря, неважно: поскольку мы соединили Мюллера с Еврипидом, основным стал момент предательства.

Она предала отца, разрезала на куски тело брата и разбрасывала их, чтобы остановить погоню… Она предала и родину, указав аргонавтам, где спрятано золотое руно. Измена Ясона аукается с ее собственными предательствами, которых больше в десять раз. Поэтому в нашем спектакле она пытается разобраться в себе самой, докопаться до глубины своего греха.

В спектакле нет убийства детей – на сцене я поджигаю на ладонях две папиросные бумажки, доставая их из музыкальной шкатулки, и они слетают с ладоней в воздух, как две души. Еврипидовский монолог «О дети, дети!» звучит как ее плач и по себе самой. Медея казнит себя, как казнила себя Федра, как Марина Цветаева, когда она с петлей на шее подогнула колени в сенях дома, где за ситцевой занавеской они с сыном снимали угол…

Работая над «Медеей» и потом играя спектакль, я поняла, насколько важно было для древнегреческой трагедии само место, где она игралась, как велика была зависимость от окружающей среды. И от природы. Скажем, в Древней Греции представление трагедии начиналось рано утром, на восходе; в середине спектакля, когда действие и само солнце были в зените, героиня обращалась прямо к солнцу. Действие длилось целый день, финал трагедии шел на закате. Древнегреческие театры и строились-то так, чтобы заход солнца был всегда за спиной у актеров. А еще ведь в Греции всюду горы, за амфитеатром перспектива гор. В Афинах играли перед Акрополем. Вдалеке было море, в него садилось солнце – это тоже входило в спектакль.

Все это я прочувствовала благодаря «Медее», играя ее в самых экзотических, по нашим российским меркам, условиях. Например, в Стамбуле есть знаменитая соборная мечеть Айя-София, а рядом – руины бывшего византийского собора Айя-Ирина – нам разрешили там сыграть «Медею». Своды, арки дают эхо, а за моей спиной был алтарь, обрамленный могучей дугой, на которой выложено мозаикой некое изречение по-древнегречески. В алтаре горели тысячи свечей. Когда появились зрители, эхо продолжалось, и мне приходилось текст или петь, или рубить стаккато.