Сьюзен Батлер - Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Ялтинской конференции было суждено положить конец глубокому недоверию Черчилля к Сталину, а Сталина к Черчиллю, способствовать возникновению (взвешенных) доверительных отношений, как их понимал Рузвельт с его чувством истории и принципом справедливости. Рузвельт считал своим долгом сблизить этих двух лидеров и был уверен, что сможет этого добиться. Президент США надеялся, что сможет стать посредником в налаживании отношений между британским премьером и советским руководителем еще до своей первой встречи со Сталиным. В себе самом он видел архитектора будущего альянса государств, созданного в послевоенный период. Для этого достаточно вспомнить мысли, которыми Рузвельт поделился с Макензи Кингом спустя год после Перл-Харбора: «Я сомневаюсь, чтобы Уинстон и Сталин смогли договориться по некоторым послевоенным вопросам. Возможно, мне придется взять на себя миссию посредника между ними, чтобы как-то их сблизить. Мне кажется, что, когда две великие державы подходят друг к другу, но все же не сближаются, им всегда мешает какое-то препятствие. Возможно, мне удастся сблизить их позиции» [838].

Так думали многие, кто наблюдал за тремя лидерами в Ялте. Рузвельт определенно выглядел посредником между британским премьером и советским руководителем, что находило даже визуальное подтверждение: на всех фотографиях Рузвельт всегда сидит между Черчиллем и Сталиным.

Оптимистичное восприятие Рузвельтом своей персоны как посредника или миротворца во многом объясняет его поведение в Ялте и показывает, что он не видел препятствий в отношениях Сталина и Черчилля, какие он не смог бы устранить. Он был уверен, что в ходе конференции сможет добиться сближения сторон.

Конференция длилась восемь дней. Погода менялась каждый день, было то ясно, то облачно. Температура уверенно держалась на уровне 10 градусов. Ежедневно главы трех держав встречались на пленарных заседаниях (которые обычно продолжались четыре часа), сидя за круглым столом в центре большого зала Ливадийского дворца. А на следующее утро проходили встречи министров иностранных дел и военных руководителей для решения вопросов, которые остались нерешенными в ходе пленарного заседания. Каждый из глав государств давал званые обеды. Франклин Делано Рузвельт и Уинстон Спенсер Черчилль встречались со Сталиным, каждый по отдельности. Друг с другом же в частном порядке они встречались только за ланчем.

Как и в Тегеране, Рузвельт не только председательствовал на конференции в Ялте, но и старался всячески контролировать ситуацию. Первое, что он сделал по прибытии в Ливадийский дворец, – это послал Гарримана к Молотову в Юсуповский дворец, чтобы вместе со Сталиным выработать программу конференции. Гарриман также передал Молотову, что Рузвельт просит Сталина встретиться с ним на следующий день в Ливадийском дворце для обсуждения военных вопросов, после чего в 16:00 должно было начаться пленарное заседание, в работе которого планировали принять участие начальники штабов, министры иностранных дел и они сами. Президент также поручил Гарриману передать Молотову, что ему хотелось бы дать первый обед (скромный, неофициальный) после первого пленарного заседания. Переговорив со Сталиным, Молотов сообщил Гарриману, что Сталин, который вставал очень поздно, предпочел бы, чтобы пленарное заседание началось в 17:00, тогда он смог бы навестить Рузвельта в 16:00. Приглашение на обед Сталин принял.

Следует отметить, что с Черчиллем и его штабом не столько консультировались по программе конференции, сколько предпочли просто информировать их об этом, что, конечно же, не могло не вызвать раздражения британцев.

На следующее утро Рузвельт встретился со своими генералами на застекленном балконе с видом на море. Стояла прекрасная солнечная погода, море было спокойным, как запруда у мельницы. В 10:30 к ним присоединились Стеттиниус, Гарриман, Мэтьюс, Хисс и Болен, и состоялось общее обсуждение позиций Соединенных Штатов. В 16:00 президент и Болен уже ждали гостей в обитом красным бархатом кабинете Рузвельта. Сталин и Молотов вместе с переводчиком Павловым прибыли вовремя в большом черном лимузине «Паккард». Болен вспоминал, что два лидера встретились, как два старинных друга, обменявшись с улыбкой крепкими рукопожатиями.

Положение на фронтах (Гарриман и Молотов договорились, что эта тема будет обсуждаться в первую очередь), как было уже известно Рузвельту и Сталину, значительно улучшилось с момента их последней встречи. Сталин сообщил президенту США, что советские войска весьма успешно наступают вдоль реки Одер. Рузвельт ответил, что еще на борту крейсера «Куинси» заключил несколько пари, что русские дойдут до Берлина раньше, чем американцы до Манилы.

Сталин сказал, что он уверен: американцы войдут в Манилу раньше (что они и сделали уже на следующий день).

Затем Рузвельт сказал, что он «буквально потрясен масштабами разрушения Крыма немцами, и поэтому он теперь еще больше жаждет их крови, чем даже год назад» [839]. Стремясь показать Сталину, что он скорее его единомышленник, чем Черчилля, Рузвельт иронически отметил, что тут он уподобился Черчиллю, который в Тегеране заявил о своей «надежде на то, что маршал Сталин снова поднимет тост за казнь 50 000 офицеров немецкой армии».

Сталин ответил, что народ еще больше жаждет крови немцев, что разрушение Крыма – ничто по сравнению с тем, что произошло на Украине; немцы показали себя дикарями и садистами, испытывающими ненависть ко всему, созданному человечеством.

Рузвельт сообщил Сталину о том, что Эйзенхауэр планирует начать одну наступательную операцию 8 февраля, другую – 12-го, а основной прорыв немецкого фронта должен состояться в марте. Он попросил Сталина, чтобы генералу Эйзенхауэру и его штабу разрешили напрямую связываться с советским штабом через генерала Дина в Москве для обеспечения большей оперативности в координации действий армий союзников вместо обмена данными через начальников штабов в Лондоне и Вашингтоне, как это происходило до сих пор. (Генерал Маршалл, измученный сопротивлением британцев любым переменам, которое он хотел преодолеть, попросил Рузвельта обсудить этот вопрос со Сталиным.) Сталин согласился, обещая проработать детали.

Когда беседа коснулась роли Франции, Рузвельт, зная после Тегерана, что Сталин разделяет его негативное мнение о де Голле, рассказал о своей беседе с де Голлем в Касабланке два года назад, когда де Голль сравнил себя как духовного лидера Франции с Жанной д’Арк, а как политического деятеля – с Клемансо.

Сталин заметил, что «в действительности вклад Франции в военные операции на Западном фронте в настоящее время является очень скромным, а в 1940 году они и вовсе не оказали [немцам] никакого сопротивления» [840].