Никита Михалков - Мои дневники

Грязно все и ужасно похоже на Россию, то есть на Совок. Что-то невытравливаемое есть во всей нашей жизни. И именно совковое, не русское, а совково-отвратительное.

После смерти мамы я ощутил ужасную пустоту, словно вместе с ее уходом безвозвратно ушел целый замечательный, естественный русский мир – с бытом, деланием, хозяйством, чаепитием на террасе, листьями салата, белыми чашками, запахом кофе, разговорами…

Удивительно: в прошлом веке то, что принимала Россия, потом принимал и весь мир – Достоевский, Толстой, Чехов, Чайковский, Рахманинов… Теперь же сама Россия с жалкой жадностью глядит на Америку, культура которой рядом и на версту не может находиться.

Яркое солнце, бассейн. Папа купает больного мальчика. На кромке бассейна – коляска мальчика. Он болен, но не безобразен. Потом папа со слугой переносят мальчика в кресло.

Сидит на солнце, смотрит по сторонам, иногда что-то пытается сказать.

Я прыгаю в бассейн и плаваю туда и обратно. Мальчик провожает меня глазами. Потом рядом с ним садится отец, начинает стричь ему ногти.

Медленно садится за дом солнце – медленно уходит из двора. Вот уже половина безвольного больного мальчика в тени… Я плаваю, он смотрит. Отец стрижет ему ногти…

Странно, но я никогда не слышал сочетания слов «американская культура» в положительном смысле слова культура .

И тем не менее именно это отсутствие культуры правит миром. Как это странно.

Мне снился чудный сон. Я что-то рассказываю Саше по делу, по профессии. И постепенно, как бы продолжая разговор, начинаю говорить о нас с ним, но совершенно не переходя в прямое по этому поводу общение. И вдруг вижу слезы у него на глазах. И словно прорвало… Он сказал, что ему ужасно одиноко, и я ему сказал, что до сих пор, кроме него, нет никого, с кем я мог бы обо всем поговорить. И что именно в этой возможности общения обо всем и есть радость необходимая.

Почему-то рядом с нами молодая женщина, которая говорит иногда по-армянски. Я спрашиваю Сашу:

– Кто это?

– Это мама.

– Сколько же ей лет?

С другом Александром Адабашьяном

– Она родила меня очень молодой.

И опять мы разговариваем и никак не можем наговориться.

Сколько трогательных и смешных вещей, сколько событий, шуток обтекало каждого из нас, так и не коснувшись друг друга!

Как жаль, как много потеряно! И как хорошо, что опять есть эта радость. Это счастье обретения и покаяния.

Микрофоны, с которыми работают театральные актеры в Америке, по искусственности то же самое, что AIR Condition.

Можно и наоборот: «Эр Кондишен» – то же самое, что и микрофоны у актеров в театре, – странная неестественность.

Необходима натурная простота.

Тема трехлетний, «балдеющий» в наушниках с классикой.

Постоянное ощущение старости испытываю я в Америке.

«И на весах мира слеза и вздох всегда перевесят расчет и алчность…»

«У Бунина слово всегда точно, сдержанно и безошибочно».

«…Религия священной жизни всегда близка И. Бунину».

«Поэзия есть ощущение мира с волшебным оттенком. Потому и мир, создаваемый поэтом, несет оттенок мифизма».

Мережковский о Толстом: «Тайновидец плоти»…

Чехов сказал о Максиме Горьком: «Голос сильный, но противный».

В ресторане не было денег расплатиться: пригласил подошедшую со счетом официантку танцевать. Она, изумленная, отбивалась.

«…Искусство все построено на благодати и на живой таинственности человеческой личности. Марксизм человека вообще стирает. Он мертв и неблагодатен. Он – враг художника. От него должен всякий, желающий идти «дорогою свободной», открещиваться как от нечисти. Горький не сделал этого».

Писатель Борис Константинович Зайцев

Хайлар (Внутренняя Монголия). Старика несут на закорках, чтобы было быстрее. Пыль. Сплошной поток велосипедистов. «Газики» и японские машины. Все сигналят и лавируют (!) между велосипедистами.

Грязно, и пастушеская простота нравов. Разглядывают тебя совершенно беззастенчиво.

Божество Степи! Воистину – это совершенно божественно, величественно, покойно, мощно и невероятно красиво всегда. Ни одной секунды повторяемой. Небо оглушительное. Стихия океанская. Все живое в Степи существует настолько органично и бесхитростно, что любое насилие мгновенно ощутимо и в результате наказуемо.

Степи Внутренней Монголии

Божество простора и его Божественная сила. Каждый миг ты ощущаешь живое дыхание этого края. Ничего подобного я не испытывал. Может быть, от Океана только. Только преклониться можно перед этим. Анализировать, стараться понять нельзя и не нужно. Вот откуда столько суеверий у кочевых народов.

«Аскетизм Степи» – это заблуждение и близорукость. Никакие субтропики не обладают при всей своей цветастости таким богатством, как Степь. Я видел Ветер. Я стоял, о чем-то думал. Помню только, что был очень наполнен ощущением, каким-то радостным и духовным. И услышал за спиной словно бы шелест или плеск, оглянулся и увидел, как от горизонта неслась ко мне полоска ветра. Шириной сантиметров в 20!.. Ветер прошелестел у моих ног и скрылся в степи. Только долго еще был слышен его шелест и виден тонкий ручеек ложащейся травы. Волшебное, потрясающее ощущение.

«…Любовь к окружающему миру, к существованию, пусть подсознательная, есть последняя опора человека, и, когда природа отказывает ему в праве любить себя, любить воздух, воду, землю, он гибнет. И чем чище и нравственнее человек, тем строже с него спрашивает природа. Это трагично, но необходимо, ибо лишь благодаря подобной неумолимой жестокости природы к человеческой чистоте чистота эта существует даже в самые варварские времена».

Калюта в машине. Едем на выбор натуры во Внутренней Монголии. Шофер – китаец. Виля достает кассету.

– Поставь.

Китаец ставит.

– Что это? – спрашиваю.

– Да французы дали.

Звучит какой-то реквием. Прекрасная музыка. Едем. Останавливаемся в степи. Дождь. Я вышел чуть раньше. Слышу, Виля говорит ничего не понимающему китайцу: