Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Д'артаньяна. Том 1

Кардинал, любивший храбрецов, а, главное, тех, кто, как Сен-Прей, сделали их девизом добрую службу Его Величеству, не захотел приговорить его, не выслушав. Он потребовал от него выпустить Комиссара по снабжению на свободу, отправить его ко Двору, а самому очиститься от выдвинутых против него обвинений. Это не представляло для него никакой трудности; если и были изъяны в солдатском пайковом хлебе, то он-то здесь был совершенно ни при чем. Он заключил сделку с булочниками, снабдившими его хлебом такого качества и веса, какого он и должен был быть. Но Небо, чьи пути неведомы и самым искушенным, видимо, решило покарать его за совершенное им похищение; случилось так, что когда он поднялся в седло несколько дней спустя, чтобы кинуться на поиски врагов, как ему сказали, вышедших из Дуэ, он наткнулся на гарнизон Бапома, только что сдавшийся Маршалу де ла Мейере, и эскортируемый всего лишь одним Трубачом.

Не было еще такого обычая, как раз наоборот; во время всех капитуляций, как с нашей стороны, так и со стороны Испанцев, всегда выделялось Отделение Кавалерии для эскортирования тех, кто капитулировал. Но случай или каприз Маршала [121] распорядились так, что все произошло совсем иным образом; пешие связные, отосланные вперед с одной и другой стороны для опознания, замедлили с ответом на брошенный им оклик. Они бы узнали друг друга днем, но так как стояла глубокая ночь, Французы настолько торопили Испанцев отозваться, что те в конце концов крикнули: «Да здравствует Испания». Ответ вроде этого вполне заслуживал того, что с ними случилось. Сен-Прей приказал их немедленно атаковать и разгромил, прежде чем они сообразили дать знать, что находились под эскортом. Невозможно объяснить себе, почему они не заговорили раньше, и было ли это из-за упрямства, или же смятение, царившее среди криков умирающих, помешало расслышать их голоса.

Те, кто вырвались из схватки, добравшись до Дуэ в жутком беспорядке, едва только рассказали об их злоключении тому, кто там командовал, как он известил о нем Кардинала Инфанта. Этот Принц сразу же отправил гонца к нашему Двору с жалобой на такую акцию, какую он назвал ужасающей, позаботившись скрыть все, что могло послужить к оправданию Сен-Прея. Он знал, что тот нажил себе много врагов при Дворе, и так как Его Величество не имел в своих пограничных владениях Наместника более неудобного для Кардинала Инфанта, чем этот, он был бы не прочь от него отделаться. С прибытием гонца Денуайе, беспокоившийся, как бы чего не произошло по поводу его родственника, отвел этого гонца к Кардиналу де Ришелье и пересказал ему событие, еще больше преувеличив факты, чем сам Кардинал Инфант. Маршал де ла Мейере также пошел в наступление, сказав Министру, что это дело не менее отвратительно Французам, чем врагам; что те приносят клятву не щадить более никого, по меньшей мере, если не свершится правосудие, и надо ожидать с их стороны настоящей резни.

Маршал де Брезе, кто тоже был возбужден против Сен-Прея, не остался в стороне и ничуть не хранил молчания. Он говорил против него, как делали [122] и другие, в такой манере, что Кардинал, поддавшись их советам, согласился на его арест. Приказ был отдан Маршалу де ла Мейере, кто, дабы не возбудить опасений Наместника, который мог бы, если бы был предупрежден, прекрасно укрепиться в своем городе и призвать Испанцев себе на помощь, сделал вид, будто марширует в сторону Дуэ. Он разбил лагерь у ворот Арраса, контролировавшего эту дорогу, и Сен-Прей счел своим долгом пойти поприветствовать его, хотя и не питал ни большого уважения, ни большой дружбы к нему. Маршал сам взял его за перевязь и скомандовал вручить ему его шпагу. Всякий другой на месте Сен-Прея был бы удивлен и даже сломлен столь страшным приказом, но, сохраняя не только свою отвагу, но еще и присутствие духа, что было далеко не обычно в такого сорта обстоятельствах, — «Вот она, Месье, — сказал он ему, — она, однако, никогда не обнажалась иначе, как для службы Королю». Он говорил это не только для того, чтобы подтвердить свою неизменную верность Его Величеству, но еще и для того, чтобы пристыдить нескольких особ, находившихся тогда при Маршале, и кто в день битвы Кастельнодари подняли оружие против Его Величества. Впрочем, так как он знал, что эти люди, далеко не принадлежавшие к числу его друзей, не прекратят настраивать Маршла против него, он был не прочь дать им почувствовать разницу между их поведением и своим собственным.

После его ареста поговорили с мельником, дабы он подал жалобу по поводу совершенного Сен-Прейем похищения. Тот об этом и думать забыл; полученные им тысячи экю, приправленные несколькими другими благодеяниями, усыпили в нем всю горечь утраты. Но так как весьма трудно заставить сменить шкуру тех, кто родились в грязи, едва этот мельник увидел, в какой злосчастной ситуации оказался Наместник, как вся его ревность и его ненависть пробудились вновь. Маршал, властью, данной ему Его Преосвященством, утвердил другого [124] Наместника в городе. Он назначил туда некоего Месье де ла Тура, отца нынешнего Маркиза де Торси. Он сказал Аррасцам, жалуя ему это достоинство, что дает им агнца вместо волка, какого он от них убрал. Нашли, что он был неправ, говоря таким образом; каждый мог вывести отсюда, что он широко и секретно способствовал подобной немилости. Его речь была, тем не менее, истинной, если только ее понимать в ее настоящем смысле. Надо знать, что из всех городов, завоеванных до сих пор, не было ни одного, что дожидался бы с большим нетерпением смены мэтра, прибывшего к ним, и чем более Сен-Прей показывал себя преданным Королю, тем более он казался им ненасытным волком. Как бы там ни было, он был препровожден в Амьен, где должен был начаться и завершиться его процесс, Кардинал направил туда Комиссаров, трудившихся над ним без передышки. Это был новый обычай, против которого Парламенты протестовали несколько раз, скорее ради их личного интереса, чем во имя публичного блага. Этот Министр был первым, кто его ввел, и Совет Короля, не требовавший ничего лучшего, как видеть верховную власть на высшей ступени, не поостерегся ему воспротивиться, потому что это уполномочивало его все делать так, что уже никто больше не мог в это вмешаться.

Вот так были осуждены и приговорены Маршал де Марийак и некоторые другие, причем их не могли обвинить в ином преступлении, кроме как в том, что они осмелились не угодить Кардиналу. Некий Грандье стал одной из этих несчастных жертв. Уверяли, будто он был колдуном и вселил легион бесов в тела монахинь из Лудена. По этому обвинению, Господин де Лобардемон, кто был во главе Комиссаров, приговорил его, против мнения большинства судей, к сожжению живьем. Он им откровенно сказал, чтобы вынудить их подписать столь несправедливый приговор, — если они ему воспротивятся со всей энергией, какую должны бы иметь добрые люди, тогда [125] к ним самим направят Комиссаров, и те очень быстро уличат их в сопричастности к колдовству.