Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Д'артаньяна. Том 1

Мело, может быть, не слишком верил до сих пор, что Герцог осмелится предстать перед ним. Он знал, что тот уступал ему не только в количестве, но еще и в качестве его войск, по меньшей мере, по его суждению. Но встав перед необходимостью изменить мнения, он был, без сомнения, разозлен тем, как же он не принял лучших мер предосторожности, если, конечно, он не льстил себя одновременно мыслью, что будущие события принесут ему лишь большую славу. Итак, не желая ждать подкрепления, шедшего к нему из Германии и маршировавшего на соединение с ним, он покинул свои линии, где оставил только нужное для их охраны число людей, и двинулся навстречу Герцогу д'Ангиену. Гассион уже овладел высотой, удобной ему для ведения боя, и две армии сошлись одна с другой, тогда как почти уже наступила ночь, что задержало сражение, потому как с одной и с другой стороны желали видеть день свидетелем их действий. Но с первыми лучами рассвета две армии сцепились. Бой был странно упорен, как с одной, так и с другой стороны, но Герцог, проявив чудеса распорядительности и отваги, и отлично поддержанный всеми войсками, главное, Гассионом, обеспечил себе победу столь блестящую, что давно уже никто не одерживал подобной. Вся вражеская пехота была изрублена в куски, и Граф де Фонтен был убит тогда, как он отдавал приказы, лежа на носилках по причине подагры, мешавшей ему подняться в седло. Ничто более не оказывало сопротивления. Тем не менее, это великое событие стоило нашим много крови, Граф защищался, как лев, и потребовалась пушка, чтобы прорвать батальон, выстроившийся в каре, посреди которого он казался столь бесстрашным, что можно сказать, будто он ощущал себя внутри цитадели. Большое количество знамен и штандартов послужили еще трофеем к славе Герцога, со множеством пушек, взятых им в сражении. [193]

Так как мы живем не во времена Древних Римлян, каравших смертью тех, кто осмеливался дать бой вопреки их приказам, даже если он приносил успех, Королева Мать забыла в честь его победы ту дерзость, с какой он вступил в сражение, несмотря на то, что Маршал сказал ему в конце концов, увидев его решимость, что не таково было намерение Государыни. Эта победа, одержанная через пять дней после смерти Короля, не могла прийтись более кстати, чтобы разрушить множество интриг, затевавшихся против нарождавшейся власти новой Регентши, главное, когда те, кто поверили, будто заслужили наибольшую часть в ее добрых милостях, увидели себя удаленными от них. Епископ Бове был из их числа; услуга, оказанная им Королеве Матери, позволила ему поверить, что она не могла вознаградить его иначе, как предоставив ему место первого Министра; он претендовал на него столь открыто, что безо всяких обиняков заговорил об этом с ней самой. Королева Мать постаралась, избегая необходимости высказать ему прямо, что он на это неспособен, дать ему почувствовать, что он будет в тысячу раз более счастлив, оставаясь в том положении, в каком он был, чем пытаясь вознестись на пост, исполненный опасностей и тревог. Он не пожелал понять ее с полуслова, причем настолько рассердился, не найдя в ней всей признательности, на какую он надеялся, что вынудил, наконец, изгнать себя от Двора за явное выражение недовольства тем, что эта Принцесса бросила глаз на другого, а не на него, чтобы доверить ему это место.

Выбор Королевы пал на Кардинала Мазарини, кто тотчас по возведении в это достоинство сделал все, что мог, дабы погубить Шавиньи. Он заставил его удалиться от должности Государственного Секретаря под тем предлогом, что Кардинал де Ришелье назначил его лишь после того, как довольно несправедливо лишил этого поста Графа де Бриенна. Он был очень рад скрыть таким образом под тенью правосудия ту ненависть, какую к нему питал; но [194] так как он вовсе не прекратил преследовать его с тех пор, и так вплоть до его смерти, все вскоре распознали, сквозь все его личины, каким принципом он руководствовался. Это отвращение проистекало от того, что он походил на множество людей, кто весьма рады, когда они пребывают в нужде, найти кого-нибудь, кто бы им помог, но они не могут более выносить и вида этого кого-нибудь, когда они добиваются благополучия. При своем прибытии ко Двору Мазарини явился туда столь жалким, что ему требовалась чья-нибудь поддержка. Не имея ничего, кроме весьма скудного пенсиона, далеко не достаточного даже для скромного существования, он был слишком счастлив, когда Месье де Шавиньи, кто узнал его, воспользовавшись им в делах Италии, дал ему комнату у себя и место за столом своих служащих. Когда же он увидел себя вознесенным на такой пост, какой вгонял его в стыд перед прежним его состоянием, он был исключительно рад случаю не иметь во всякий момент перед глазами свидетеля. Он воображал себе, будто каждый раз, как тот бросал на него взгляд, это было лишь для того, чтобы упрекнуть его тем, что тот для него сделал.

Выбор Королевы Его Преосвященства на должность первого Министра ничуть не огорчил ни Герцога д'Орлеана, ни Принца де Конде, с кем Ее Величество решила находиться в добрых отношениях, чтобы не подавать им повода для омрачения счастливого начала правления ее сына, Кардинал утвердил ее в этой решимости и приспособился к ней сам из страха, как бы не посадить их обоих себе на шею. Он знал, что множество людей, завистливых к его судьбе, начинали перешептываться о том, что Королева Мать удостоила его такой чести в ущерб стольким Французам, будто бы среди них не нашлось способного справиться с постом, вроде этого. Итак, вместо того, чтобы выставлять напоказ свою скупость и свое тщеславие, как он делал позже, он оставался не только в величайшем почтении к ним, но еще и, казалось, соразмерял все свои поступки с их [195] желаниями. В течение некоторого времени он настолько хорошо удовлетворялся жизнью на свои пенсионы да на несколько благодеяний, что Королева Мать делала ему время от времени, что они оба сочли себя слишком счастливыми оттого, что эта Принцесса выбрала человека столь разумного и думающего больше об исполнении своего долга, чем о приобретении богатств.

Покровительство, оказываемое ему обоими Принцами, пока он не удалялся от этого принципа, нисколько не мешало другим, вроде Епископа Бове, высказывать зависть к его возвышению. Герцог де Бофор, кому Королева Мать засвидетельствовала такое доверие в день смерти Короля, что пообещала передать в его руки охрану двух Принцев, своих детей, был возмущен, увидев, что действие, обещавшее ему множество почестей, осталось без последствий, и соединился с Мадам Герцогиней де Шеврез, обладавшей поистине предприимчивым разумом. Она была выслана при жизни покойного Короля, потому что Его Величество заподозрил ее в нашептывании злобных советов Королеве. Она прожила, по меньшей мере, десять лет в Брюсселе, где ее еще и обвинили в желании, в сговоре с Марией Медичи, вдовой Генриха Великого, также удалившейся туда, стараться время от времени будоражить Государство. Она оттуда, наконец, возвратилась после смерти Людовика Справедливого, потому что Королева рассудила, — поскольку та была выслана из-за нее, было бы несправедливо, чтобы она и дальше оставалась в страдании.