Алекс Данчев - Сезанн. Жизнь

Он лечился обычными методами доинсулиновой эпохи: диетой, массажем и разными гомеопатическими препаратами. Но самое важное, он продолжал двигаться вперед. «Нельзя останавливаться» {875}. Он по-прежнему ходил пешком, взбирался на холмы и карабкался по скалам. Молодой Бернар, которого он в 1904 году взял на прогулку в окрестности Шато-Нуар, был потрясен тем, насколько проворно Сезанн передвигался среди камней. Если подъем оказывался слишком крут, он вставал на четвереньки и полз вверх, продолжая при этом непринужденно болтать.

Врачи, следившие за научными достижениями, теперь умели измерять уровень глюкозы в моче, что позволяло им отслеживать эффективность различных видов лечения, в частности разных диет. В результате обширных исследований Пэви выяснил, что вывести глюкозу может лишь «животная диета», основанная на частичном или полном исключении углеводов. Строгая диета, рекомендованная диабетикам, могла вогнать в уныние: хлеб с высоким содержанием клейковины, сдоба с отрубями и (гордость и отрада Пэви) миндальное печенье. Неудивительно, что Сезанн то и дело нарушал режим, несмотря на все попытки домоправительницы контролировать его. Однако от обычного хлеба он все же отказался. В 1901 году к нему на обед заглянул молодой поэт Лео Ларгье, который в то время проходил в Эксе воинскую службу. Мадам Бремон подала гостю в качестве закуски теплые пироги от лучшего в городе пекаря. Ларгье объяснили, что из-за болезни Сезанн есть пироги не может. Он довольствовался «чем-то наподобие диетического хлебца, немного напоминавшего глазурованный глиняный черепок» {876}. Он раскрошил его в миску с бульоном и подцеплял размокший хлеб ложкой. На второе было фрикасе из курицы с грибами и оливками, к которому подали столовое вино, простоватое на вкус искушенного Ларгье. Очевидно, выдержанный медок, который иногда подавали на десерт, в тот раз в меню не значился.

Как ни странно, Ларгье представилась возможность проявить ответное гостеприимство: в 1902 году Сезанны (все трое) приехали погостить в доме его отца в горах Севенны. «Был сезон охоты, – вспоминал Ларгье, – и вокруг старых каштанов было полно коричневых и малиново-оранжевых лесных грибов с круглыми ароматными шляпками. В то время у нас была служанка из местных, которая умела прекрасно готовить дичь и жарить грибы в прозрачном терпком оливковом масле» {877}. Сезанн был в своей стихии. Ларгье посвятил несколько стихотворений из цикла «Дом поэта» («La Maison du poète»; 1903) этому «вергилийцу» с высоким лбом и в крестьянской одежде, писавшему картины, которые излучали свет. Не составляет труда узнать его в образе одинокого великого поэта, ведущего за собой толпу учеников, в стихотворении «Мэтр» («Le Maître»).

Предположение Ларгье о том, что Сезанн не придавал особого значения тому, что именно он ел, было безосновательно. Он ел и пил в соответствии со своими привычками. Предвкушение хорошей кухни на курорте (Виши) доставляло ему громадное удовольствие. В ресторане он всегда с готовностью соглашался на бутылку выдержанного шато-лафита. Здесь он устанавливал для себя другие порядки. («А теперь бокал настоящего шато!») Даже работая над пейзажем с Шато-де‑Дюен, на противоположном берегу озера Анси, он писал Гаске: «Чтобы описать Вам старый монастырь, в котором я остановился, надо было бы иметь перо Шато» {879}. Это была его обычная отсылка к Шатобриану и его «Замогильным запискам» («Mémoires d’outre-tombe»), которые Сезанн хорошо знал. Кроме того, Сезанн имел пристрастие к жаркому.

За столом не было никакого манерничанья. В этом отношении Ларгье был прав. Одним из любимых блюд Сезанна была курица или утка с оливками. «В следующее воскресенье Ваш отец приедет есть со мной утку, – жизнерадостно писал он Эмилю Солари. – Утка будет с оливками. Как жаль, что Вы не можете присоединиться к нам!» {880}Утку подавали в ресторане «Берн» в деревушке Толон, неподалеку от Бибемюса и Шато-Нуар, где Сезанн был постоянным посетителем. (Посыльный из этого ресторана приносил художнику обед, когда тот работал sur le motif .) Мадам Берн знала его вкусы: утка, жаркое из говядины (bœuf en daube) , оливки нового урожая. Сезанн очень любил оливки, особенно из собственной рощи. Их собирал Огюст Блан, которого присылали специально для этого. Когда урожай был богатый, часть отдавали в «Берн», чтобы выжать масло; или же мадам Бремон готовила их и отправляла Ортанс и Полю в Париж. Кроме того, в меню был фенхелевый суп и запеченные помидоры. Сезанн любил простую еду. Вне зависимости от диеты его любимым блюдом оставалась жареная картошка. Это так разительно отличалось от яств, которыми был уставлен стол в доме Золя.

В список гомеопатических средств входили использующиеся до сих пор переступень и чилибуха. Кроме того, он нередко посещал больницу Распай на рю дю Тампль в Париже, где делали знаменитые успокаивающие ванны Распая. В одной из своих записных книжек Сезанн перечисляет ингредиенты для этих ванн: аммиак, камфорный спирт, серая морская соль. Гомеопатия была весьма популярна среди знакомых Сезанна. Доктор Гаше поддерживал такие методы лечения. Руководство по гомеопатии было настольной книгой Писсарро, и он часто к ней обращался. Он и его дети использовали те же средства, что и Сезанн. Писсарро в последние двадцать лет своей жизни страдал от хронической инфекции слезного мешка в правом глазу. Одним из докторов, с которыми он консультировался, был Даниэль Паренто, ведущий специалист в области гомеопатии, знаменитый своей выдающейся работой «Лекции по офтальмологической практике» («Leçons de clinique ophtalmologique», 1881).

Чтобы ослабить боль и вернуть чувствительность ногам, Сезанн регулярно лечился массажем. «Валье делает мне массаж, – писал он сыну во время палящей жары летом 1906 года, – поясница болит немного меньше. Мадам Бремон говорит, что моя нога лучше. Я прохожу курс лечения у Буасси – ужасный». А несколько дней спустя:

Я получил несколько твоих милых писем. Если я не ответил сразу, то виновата в этом невыносимая жара: она гнетет ум и мешает думать. Я встаю рано: только между пятью и восемью утра можно по-настоящему жить. Потом жара становится невыносимой и так давит на голову, что я не могу думать даже о живописи. Мне пришлось вызвать Гийомона, потому что я подцепил бронхит; я бросил гомеопатию и перешел на составные сиропы старой школы. Я кашлял очень сильно, матушка Бремон лечила меня йодом, и мне стало легче. Я жалею, что так стар, – из-за моих цветовых ощущений {881}.

Судя по всему, у него действительно были больные почки и, очевидно, опухла и болела правая нога.

Обыденные сообщения о массаже и ватных тампонах с йодом сосуществуют с драматическими историями: например, о том, что Сезанн не выносил прикосновений. В 1904 году, вскоре после их знакомства с Бернаром, произошел случай, похожий на описанный Гаске. Однажды, прогуливаясь, Сезанн оступился и потерял равновесие. Бернар попытался подхватить его, но Сезанн пришел в ярость, оттолкнул молодого человека и убежал, словно тот покушался на его жизнь. Подойдя к дому Сезанна, озадаченный Бернар попытался извиниться, но Сезанн разразился бранью: «Никто не смеет ко мне прикасаться… Никому не удастся меня закрючить. Никогда! Никогда!» После чего художник ринулся в мастерскую, хлопнув дверью. И оттуда еще несколько мгновений доносилось: «не закрючат!» Озадаченному Бернару пришлось ретироваться. Тем же вечером, когда он уже собирался лечь спать, раздался стук в дверь. Это был Сезанн. Он заглянул проведать Бернара и спросить, прошло ли у молодого человека ухо (которое до этого несколько дней побаливало). Словно бы совсем позабыл о событиях того дня.