Алекс Данчев - Сезанн. Жизнь

Золя. Ок. 1865

Сезанн и Золя спорили об искусстве и различных идеях чаще, чем это может представляться. Несомненно, говорили они и о темпераментах. Знаменитое определение Золя – «произведение искусства есть уголок природы, увиденный через темперамент художника» – это отчасти Сезанн, отчасти Тэн и толика самого Золя, совсем как персонажи его романов. «Что за темперамент! Вот настоящий муж в толпе евнухов» – так, с характерной эмоциональностью, Золя превозносил Моне в сборнике «Мой Салон» {299}. Делакруа видел в темпераменте ту самую vis poetica [40], которая, несомненно, их увлекла {300}. Заходила ли речь о Тэне? Очевидно, да. Золя и Тэн были собратьями по перу; обоим средства к существованию давало издательство «Ашетт». В январе 1865 года Золя отправил Тэну экземпляр недавно опубликованных «Сказок к Нинон» с длинным сопроводительным письмом и особой просьбой. «Один мой друг, – осторожно выразился он, – художник, не будучи зачисленным в Школу изящных искусств, хотел бы посещать ваши лекции по эстетике. Нужен ли для этого пропуск, и если да, не могли бы вы его для меня получить? Если моя просьба хоть сколько-нибудь обременительна, то, прошу, забудьте о ней» {301}. Ответа на эту изысканную просьбу не последовало, но личность друга-художника не вызывает сомнений. Сезанн всегда двойственно относился к «Салону Бугеро». Как, по всей видимости, и к «Художке».

Тэн усвоил роль истинного мэтра. Бóльшая часть его лекций по эстетике в том же году появилась в виде сборника, в который вошли и эссе, включая широко известный панегирик Бальзаку. Художник в представлении Тэна точно так же достоин восхваления. Он, бесспорно, homme sérieux ; говоря точнее, homme moral [41] – совершенная личность, расширяющая наше представление о мире и являющая смысл человеческого существования. А значит, «необходима известная нравственная температура, чтобы некоторые таланты достигли своего развития: при отсутствии ее они гибнут» {302}. Для Сезанна это явилось значимым открытием; впрочем, тогда его значимость еще не стала очевидной. В свои тридцать лет он не был к этому готов. Тэна, как и Стендаля, требовалось не раз перечитывать.

Портрет Эмиля Золя. 1866

Но Сезанну запомнилось впечатляющее рассуждение автора о том, каким может быть художник:

Бальзак, как Шекспир, дал нам типы всевозможных преступников: преступников из большого света, авантюристов, преступников в сфере банкирской и политической, каторжников и шпионов. Как Шекспир, он изобразил мономании всех родов: мономанию распутства и скупости, чести, науки, искусства, любви родительской и плотской. Прощайте одному то, что вы прощаете другому. Мы находимся здесь не в области практической и нравственной жизни, а в области воображаемой и идеальной. Их действующие лица – это зрелища, а не образцы: величие всегда прекрасно, даже в несчастии, даже в преступлении. Никто не убеждает вас одобрять их поступки или следовать их примеру; вам предлагают смотреть и удивляться. В открытом поле встреча с бараном доставит мне большее удовольствие, чем встреча со львом, но за решеткой мне и приятнее, и интереснее видеть не барана, а льва. Действительно, искусство – это нечто вроде решетки: устраняя страх, оно сохраняет интерес. Благодаря ему мы без страха и опасений можем созерцать гордые страсти, раздоры, гигантскую борьбу, всю бурную силу человеческой природы, выведенной из нормального положения безжалостными ударами судьбы и безграничными желаниями. Понятно, что сила, которую мы созерцаем при таких условиях, увлекает и волнует нас: это выводит нас из нашего обычного равнодушия и освобождает от той пошлости, к которой нас приковывает мизерность наших слабостей и робость наших инстинктов. Под влиянием этого зрелища и как бы в силу реакции душа наша растет; мы испытываем то ощущение, какое человек испытывает, стоя перед борцами Микеланджело, этими страшными статуями, громадные и напряженные мускулы которых так и грозят обратить в ничто глядящих на них пигмеев; мы понимаем, каким образом два великих художника встречаются в своей области, вдали от толпы, в области искусства {303}.

Только как реализовать подобное ви́дение? Тэн и об этом высказал много незаурядных суждений, словно обращенных лично к Сезанну, который все больше осознавал свою непохожесть на других – если не в той мере, в какой лев отличается от овцы, то уж точно – как заяц от кролика (по воспоминаниям Ренуара) {304}. В своих увлекательных теоретических текстах Тэн объяснял и оправдывал инакость. Его философия искусства помогала и вселяла уверенность; как ни странно, именно в Тэне художник нашел моральную поддержку. Кроме того, мэтр побуждал к работе. К упорядочению поисков собственной индивидуальности. В сущности, Тэн эти поиски обосновал. Если суть в самобытности восприятия художника, то и ощущение собственной непохожести – благо, а не проклятие. В квазинаучной системе Тэна в качестве отличительной черты рассматривалось sensation originale [42]. Главное – дать этой способности вызреть; отсюда важность «моральной температуры». Художники, утверждал он, каждый по-своему должны чувствовать, придумывать, творить – то есть существовать, иначе они были бы обычными копиистами или подмастерьями. Выражаясь словами Вольтера, им надлежит «возделывать свой сад». Тэн предлагает создавать собственный микрокосм.

По отношению к изображаемым предметам у них [у художников] должна быть самобытная восприимчивость ; известный характер в предмете поразил их, и следствием такого толчка является сильное и ясное впечатление. Другими словами: когда у человека есть врожденный талант, его впечатлительность, по крайней мере к известного рода вещам, отличается тонкостью и быстротой; с чутким и верным тактом естественно распознает и схватывает он оттенки и отношения – то жалобное или героическое значение целого ряда звуков, то величавость или негу известного положения, то богатство или сдержанность двух взаимно пополняющихся или смежных тонов; силой этой способности он проникает вглубь предмета и кажется прозорливее всех других людей. И эта столь живая, столь личная восприимчивость не остается в бездействии; весь механизм мысли, вся нервная система получают от нее сильный толчок. ‹…› Силой первого толчка деятельный мозг передумал и преобразовал предмет – то для того, чтобы украсить его и возвеличить, то чтобы исказить и забавным образом свернуть его в одну какую-нибудь сторону {305}.