Виктор Франкл - Воспоминания

Я хорошо запоминал услышанное, но забывал собственные реплики. В результате пациенты вновь и вновь сообщали мне, как они успешно применяют парадоксальную интенцию, хотя я, конечно же, придумал этот термин намного позднее и лишь в 1939 году описал метод в «Швейцарском архиве неврологии и психиатрии». Когда я спрашивал пациентов, как они додумались до таких приемов, спасающих их от невроза, они в изумлении отвечали: «Да ведь вы мне все это в прошлый раз и посоветовали». Я сделал открытие — и тут же о нем забыл!

Получив диплом, я сперва работал у Петцля в психиатрической клинике при университете, а затем два года учился у Йозефа Герстмана (в его честь назван синдром угловой извилины), чтобы получить образование также в области неврологии. Далее четыре года практики в психиатрической больнице «Штайнхоф», где я возглавлял отделение, прозванное «павильоном самоубийц». Однажды я прикинул: «через мои руки» проходило до 3000 пациенток в год! Так что возможностей совершенствоваться в диагностике у меня было предостаточно.

В «Штайнхоф» я продумал концепцию корругатор-феномена [57] Корругатор-феномен — сокращение мышцы, сморщивающей бровь, симптом шизофрении, описан Франклом в 1935 г. как симптома прогрессирующего приступа шизофрении. Свои наблюдения я снимал на пленку и показывал фильм, когда в Венском психиатрическом обществе читал на эту тему короткий доклад.

Но первые дни в «Штайнхоф» и особенно ночи дались мне тяжело. Задали мне работу кошмары пациентов и сами больные с тяжелыми психотическими расстройствами. Мой начальник, главврач Леопольд Павлицки [58] Леопольд Павлицки долгое время возглавлял клинику «Штайнхоф». Его сын, Роберт Павлицки (1923–1990, Вена), — композитор и музыкант. , отец известного венского музыканта, в первый же день велел мне снимать очки, заходя в помещение, где проводили время пациентки моего «павильона»: следовало опасаться удара в лицо, от которого осколки попали бы мне в глаза. Но и такая предусмотрительность мало чем мне помогла. Я послушался доброго совета, но поскольку без очков видел плохо, тут же и схлопотал по физиономии, не успев уклониться от удара. На следующий день я пришел уже в очках, сразу приметил какую-то фигуру, подкрадывавшуюся издали с явным намерением напасть, и успел спастись, вовремя пустившись наутек.

Все четыре года в «Штайнхоф» я прилежно стенографировал замечательные высказывания пациенток. Я даже подумывал издать книгу под названием «…И глупцы глаголют истину» (полное выражение, как известно, «дети и глупцы глаголют истину»). Например, одной старой женщине во время обычного теста на интеллект задали вопрос, чем ребенок отличается от карлика, и она живо ответила: «Боже, господин доктор, ребенок же — это ребенок, а карлики — они в шахтах работают». Охотно воспроизводил я и ответы, полученные на вопрос: «Был ли у вас опыт половых отношений?» Я второпях записывал их, боясь упустить самые смачные. «Нет», — говорит одна. Я настаиваю: «Никогда?» — и слышу от нее: «Разве что в детстве». Другая на тот же вопрос ответила: «Господи, доктор, только если меня насилуют, сама-то я никогда не соглашаюсь».

Наверное, стоит пояснить, что это название, «…И глупцы глаголют истину», имело еще один смысл — как раз тот, на который опирается логотерапия в борьбе против психологизма: не все, что исходит из уст больного, непременно следует отвергать как заблуждение. Эту теорию я стал называть логотеорией.

Итак, логотерапия объявила войну патологизму. Могу то же название книги сформулировать по-другому, так, как я на самом деле сформулировал в первой своей книге: «Дважды два четыре, даже если это утверждает параноик!»

В 1937 году я открыл частную практику как невролог и психиатр. Из этой практики особо запомнился мне один эпизод: в самом ее начале некий пациент чуть меня не убил. Приемная располагалась на Чернингассе, на четвертом этаже. Родители с остальными детьми уехали в отпуск, я оставался дома один. Пациент, молодой, рослый, крепко сложенный шизофреник, беседовал со мной на четвертом этаже у открытого окна (окно, заметим, доходило почти до полу). И вдруг у этого парня случился приступ агрессии, он изругал меня последними словами и бросился ко мне, твердо вознамерившись вышвырнуть меня в окно. Физически я не мог оказать ему сопротивления, и я сообразил не молить его о пощаде и вообще ни о чем его не просить, но изобразить глубокую обиду: «Вот видите, — сказал я ему, — как мне горько и обидно: всеми силами я старался помочь вам, а какова благодарность? Вы называли меня другом, и что же? Нет, такого я от вас не ожидал. Это мне очень обидно».

И он отпустил меня и даже согласился на уговоры лечь в больницу и там укрыться «от врагов». Там, сказал я, он окажется вне досягаемости для врагов — но только там. Он покорно отправился со мной к стоянке такси, а по дороге я убедил его даже, что будет смешно тратить собственные деньги из-за происков врагов, и предложил ехать на такси не прямиком в больницу, а сначала в полицейский участок: полиция оплатила ему проезд на скорой помощи за счет города, и он был автоматически зачислен на казенный счет, то есть не платил за лечение.

Но недолго посчастливилось мне вести частную практику психиатра и невролога. Прошло всего лишь несколько месяцев, и в марте 1938 года гитлеровские войска уже маршировали по Австрии. В насыщенный политическими событиями вечер мне пришлось внезапно подменить коллегу и вместо него читать доклад «Невроз как симптом нашего времени». Вдруг дверь распахнулась, перед нами предстал штурмовик в форме SA. «Разве при Шушниге [59] Курт Иоганн фон Шушниг (1897, Рива-дель-Гарда, Австро-Венгрия — 1977, Инсбрук, Австрия) — канцлер Австрии (1934–1938). Перед аншлюсом Гитлер добился отставки Шушнига, затем поместил его в тюрьму, а во время войны — в концлагерь. такое возможно?» — спросил я себя. Штурмовик явно пытался сорвать доклад и помешать нашей работе.

И я сказал себе: «Все возможно! Говори же так, чтобы он растерялся и не знал, как ему поступить, забыл о цели прихода. Завладей его вниманием». И я продолжал говорить, уставившись прямо в лицо штурмовику. Я говорил и говорил, а он словно прирос к полу и не тронулся с места, пока я полчаса спустя не закончил выступление. Высшее ораторское достижение моей жизни!

Я поспешил домой; улицы были заполнены демонстрантами — поющими, веселящимися, вопящими. Дома я застал мать в слезах: Шушниг по радио произнес прощальную речь, и теперь передавали лишь невыразимо печальную мелодию.

Еще одно слово по поводу ораторского искусства : спустя много лет, когда я уже возглавлял неврологическую поликлинику, я устроил прием для сотрудников, и моя жена подпоила врача, чтобы вызнать у него, какое прозвище дали мне в клинике. Наконец, совсем опьянев, он выболтал: меня прозвали Нервогеббельсом. Мы с женой сочли это за комплимент. Каждой твари дано оружие для самозащиты — кому рога, кому копыта, жало или яд, у меня — дар красноречия. Покуда мне рот не заткнут, со мной лучше не связываться.