Александр Яковлев - Рассказы конструктора

Многие хотели попасть на аэродром на первый полёт. Я обманул всех, сказал, что первый полёт будет через два дня, когда на самом деле он намечался на завтра.

Наступил момент первого вылета. Испытание опять проводил Юлиан Иванович Пионтковский.

Самолёт вывели из ангара и в тысячный раз всё просмотрели и проверили. Ведущий механик сел в кабину и запустил мотор. Ещё и ещё раз проверяется мотор и на слух и по показаниям приборов. Наконец, механик выключил мотор, вылез из кабины и доложил, что всё в порядке.

Пионтковский сел в кабину. Запустил мотор, махнул рукой, чтобы вынули из-под колёс колодки, поставленные для того, чтобы самолёт не улетел во время пробы мотора. Самолёт тронулся с места и, плавно покачиваясь, покатился к взлётной полосе.

Лётчик сделал сначала, как обычно при испытании, несколько пробежек по земле, чтобы проверить послушность тормозов, колёс и рулей. Когда всё оказалось в порядке, он зарулил в самый конец аэродрома, чтобы взлететь против ветра.

Неизвестно какими путями, но на заводе почти все узнали настоящий день и час вылета самолёта. И когда началось испытание, наши рабочие и конструкторы оказались и на крыше завода и в аэропорту. С не меньшим волнением, чем я сам, они следили за первыми шагами нашего детища.

Я с ближайшими помощниками стоял около ангара, и, честно скажу, меня трясла лихорадка. Неужели машина подведёт? Глаза впились в самолёт. По тому, как лопасти вращающегося пропеллера слились в сплошной серебряный диск и за машиной поднялось облачко пыли, видно было, что лётчик дал полный газ. Самолёт побежал.

Мы увидели, как между землёй и самолётом образовался узкий просвет, который с каждой секундой всё больше и больше увеличивался. Самолёт всё ближе, ближе… Наконец, с оглушительным рёвом он пронёсся в воздухе над нами, круто набирая высоту. Кто-то вскрикнул:

— Вот это да!

Первый вздох облегчения вырвался из моей груди. А самолёт уверенно делал уже второй круг над аэродромом.

Пока дело идёт неплохо. Но это еще не всё, главное не в этом. Машина снижается и заходит на посадку. Это самое страшное, потому что посадка — очень ответственный момент в жизни нового самолёта. Но лётчик уверенно планирует, самолёт касается земли в центре аэродрома и после короткой пробежки подруливает к ангару.

Тут всех охватил безумный восторг. Невзирая на чины и возрасты, все бросились навстречу машине, вытащили лётчика из кабины и по традиции начали качать.

И еще до того, как Пионтковскому удалось что-нибудь сказать, по его довольному лицу и смеющимся глазам я понял, что всё в порядке.

Уже больше десяти лет я любовался первомайскими и октябрьскими парадами на Красной площади. Но никогда меня не охватывало такое волнение, никогда я не был так возбуждён, как в этот первомайский праздник. В этот день над Красной площадью в числе других должны были пронестись новые быстроходные боевые самолёты, которые я сконструировал.

Мне казалось, что пехотные, танковые, мотомеханизированные части, артиллерия и конница томительно медленно проходят по Красной площади. Несмотря на то, что расписание парада мне было заранее известно и я совершенно точно знал, что самолёты появятся лишь в двенадцать часов, я чуть не с самого начала парада смотрел через башни Исторического музея в сторону аэродрома, откуда должны были стартовать машины.

Наконец, все сухопутные роды оружия прошли, промаршировал и громадный, больше тысячи человек, сводный оркестр частей Красной Армии, исполняя на ходу марш.

Уже двинулись через площадь колонны многочисленных демонстрантов с красными знамёнами, лозунгами и портретами, когда, наконец, показались самолёты.

Ровным, чётким строем эскадрилья за эскадрильей проплыли над площадью бомбардировщики. Их было несметное количество. Хотя я и бывалый в авиации человек, но восторг и воодушевление невольно охватили меня при виде такой массы самолётов. Я почувствовал великую гордость за свою Родину, обладающую такой могучей воздушной силой.

За бомбардировщиками прошли не менее чётким строем, но с гораздо большей скоростью истребители-бипланы. Они летели растянутой цепью через равные промежутки времени, как волны прибоя.

За бипланами ещё стремительнее пронеслись истребители-монопланы. Эскадрилья за эскадрильей проносились они над Красной площадью и скрывались из глаз где-то за Замоскворечьем.

Смолк рёв моторов, и стало слышно, как бурлит, ликует праздничная демонстрация.

Не посвящённые в тайны воздушного парада люди могли подумать, что он кончился. Но это было не так.

Когда последние истребители уже скрылись, когда небо на горизонте очистилось от всех самолётов, в створе между двумя башнями Исторического музея показалось несколько точек, которые быстро увеличивались в размере.

Я уже неотрывно до боли в глазах следил за приближающейся группой самолётов, и, когда эти машины появились над площадью, я услышал голоса нескольких людей:

— Новые, новые истребители!

Но недолго пришлось смотреть на эти самолёты. Вихрем пронеслись они над площадью, круто взмыли вверх и, резко уменьшаясь в размерах, как бы растаяли в чистом небе на глазах у изумлённых людей, вызывая восторг, восхищение и гордость за нашу авиацию.

Невозможно передать мои переживания в этот момент, потому что в числе этих самолётов, промчавшихся над Красной площадью, были десятки моих новых боевых машин, принятых на вооружение нашего воздушного флота.

Невольные слёзы радости застилали мои глаза, мне было и стыдно за них, и сладко. Я был безмерно счастлив.

После первых испытательных полётов моей новой боевой машины, когда стало бесспорным, что она намного опередила по своим лётным качествам другие самолёты, однажды вечером меня вызвали к Иосифу Виссарионовичу Сталину. Я запомнил этот знаменательный день — это было 27 апреля 1939 года.

Прошло несколько лет с момента моей первой встречи с товарищем Сталиным на Тушинском аэродроме. Правда, за это время мне приходилось несколько раз видеть его на официальных совещаниях и заседаниях в Кремле, но теперь я шёл по его личному вызову.

Я был охвачен необыкновенным волнением. По дороге в Кремль тысячу раз мысленно представлял себе предстоящую встречу: как подойду к товарищу Сталину, как поздороваюсь; старался угадать, о чём он меня спросит и как мне надо ему отвечать. Я трепетал при мысли, что сейчас буду с ним разговаривать, увижу кабинет, где он работает.

В вестибюле приёмной два молоденьких лейтенанта, проверив мой пропуск, так лихо козырнули и так приветливо улыбнулись, что мне показалось, будто и они знают, куда и к кому я иду, и сочувствуют моим переживаниям.