Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

ЯКОВЛЕВ Александр

Осенняя женщина

Рассказы и повесть

СОДЕРЖАНИЕ

Олег Павлов. Потерянный рай.

О прозе Саши Яковлева

РАССКАЗЫ

1. По дороге на Cахалин

ПОВЕРЬТЕ - ГДЕ-ТО ЕСТЬ ТАЙГА

О, САХАЛИН

В ТАТАРСКОМ ПРОЛИВЕ

2. Пешком из-под стола

ТАКАЯ РАССУДИТЕЛЬНАЯ ДЕВОЧКА

ЖАРЕНЫЕ АНАНАСЫ

ПОГРАНИЧНЫЙ ВОЗРАСТ

БА-БАХ!

СМЯТЕНИЕ

ОПАЛЬНЫЙ "ДРАКОН" И МЕЛКИЙ СОБСТВЕННИК

ГОЛОСА НАД РЕКОЙ

ОБИДА

НЕБОЛЬШОЙ ШАНС

МОЙ ЗНАКОМЫЙ КОМАР

ВЫ ВСЕ РАВНО НЕ ПОВЕРИТЕ. Святочный Рассказ

И ЯБЛОК ХОТЕЛОСЬ

ДЕД

ОЖИДАНИЕ

3. Просто Юрка

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

ДВЕ ШЛЯПЫ

ЮРКА И НЛО

МАЛЫШИ

ОХ, И ВРЕЗАЛИ МЫ КОНОВАЛЬЦУ!

МИМО ЧЕРНОЙ ДЫРЫ

ДОЛЯ ВЫМЫСЛА

4. Вод великих посреди

ВОД ВЕЛИКИХ ПОСРЕДИ

ПЕРЕПОДГОТОВКА

ПРИВЫЧНЫЙ МАРШРУТ

ОСЕННЯЯ ЖЕНЩИНА

АРТЕК

ЗА ГОРОДОМ

ГДЕ ТЫ БЫЛ ВО ВРЕМЯ ДОЖДЯ?

ВСЛУХ

ЛУННОСТЬ БЫТИЯ

В САМОМ КОНЦЕ

ОРЛИК

ДО ПОТОЛКА И ОБРАТНО

МЫСЛЬ НЕИЗРЕЧЕННАЯ

СИДЕЛЕЦ

НЕДОРОГО

ЧЕРЕПОВЕЦ

ШКОЛЬНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

5. Чисто литературные мечтания

ЧИСТО ЛИТЕРАТУРНЫЕ МЕЧТАНИЯ

ЗАСТОЛЬЕ

ЛЕСНОЕ

СЕРАФИМА

НА БИС

ДЖУЛИЯ

В НОЧНОМ ДВОРЕ

ВЕСЕННИЕ ШУТОЧКИ

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ

НЕИЗЛЕЧИМЫЙ

СМИРНОВА

Пролог

1. Хорошенькая

2. В гостях

3. Смирнова и Мужик

4. Машинист

6. А все равно хорошо

ДЕЛО "ПЕСТРОГО"

НОВАЯ РУССКАЯ СКАЗКА

НЕ ПРОПАДЕМ

ЧТО РУССКОМУ ХОРОШО

ЧТО НЕМЦУ ХОРОШО

А ВСЕ РАВНО ХОРОШО

ПОВЕСТЬ

АВРА ЛЕВАТИЦИЯ

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

О прозе Саши Яковлева

Cаша Яковлев родился и вырос в городе Наволоки Ивановской области - а потом судьба занесла его на остров Сахалин. Люди, бывает, в местах, где родились или трудились, ищут еще каких-то особых, выдающихся примет, как будто это что-то осмысляет в их жизни, придает ей тоже некую историческую важность... Иваново? Это первые Советы рабочих, тем и отметился в истории городок. А что такое Сахалин? Это, конечно, Чехов, его историческое путешествие на заброшенный остров каторжан. Саша Яковлев, наверное, тоже ощущал Сахалин чем-то чеховским и заброшенным.

Он служил журналистом, писал очерки. Когда снова тронулся с места, оказался уже в Москве, стал её жителем. Погрузился как будто на дно. Писал. Что-то целое, без чего не могла бы осмыслиться жизнь. Свою к н и г у. У нее, у книги, которую писал, не было названия. Произведения из-под пера бывшего провинциального журналиста выходили странные, одинокие: крохотные какие-то, да и писалось все с долготой, для литератора неуважительной. Так же случайно, без цели, но и с трудом, крохотные эти рассказы появлялись где-то, по большинству в газетах. "Просто Юрка", рассказы дачника, появились когда-то на свет в "Литературке", и только спустя много лет эти же рассказы Саши Яковлева наконец попали в настоящий литературно-художественный журнал, были опубликованы в "Ясной Поляне". Но литератора из Саши Яковлева так и не получалось, и путей у этой странной прозы, чтобы выйти в литературный свет, так и не было.

Сашу Яковлева по этой причине язык не поворачивается все же именовать, как ее автора, Александром Яковлевым. Чувствуешь такую тяжесть в этом именовании, такую ложь и претензию, какой нет в его душе. Человек непомерно долго писал такую легчайшую, тончайшую книгу, а тяжести и косности времени, претензии собственной на что-то в этом времени нет в ней, как нет и следов литераторства.

Автор ее, должно быть, именно одиночество познал сполна. Одиночество ключ ко всей этой книге и к личности ее автора. Между написанным и личностью пролегает - как пропасть - талант. Я не хочу сказать, что личность автора этой книги считаю чем-то отдельным от его таланта. Но личность в самой полной мере проявляет себя в жизненных обстоятельствах, равно как талант проявляет себя только в творчестве - а вот творчество по воле Божьей для этого автора есть не что иное, как попытка исчезнуть на время из жизни, избыть свою личность в сотворенном блаженном мирке.

И снова: это именно "мирок", а не "мир". Огромность, серьезность мира - здесь сила угнетающая. Этого мира нельзя изменить, нельзя переиначить: оказалось, он велик и населяют его скука смертная да тоска, а омывает, как остров, океан. Человек строил этот мир как дом. Но, бывает, построенный дом оказывается огромен да холоден. Бесчеловечен. Истина здесь открывается простая: чего не объемлет душа человеческая - там холодно и тоскливо, а дом такой - бездушен. Но человек и забыл о своей душе, искушенный соблазнами этого мира да знаниями, увлеченный переделкой, перестройкой Творения, будто б дьявольской игрой. Сначала была телега, потом пришло время паровоза, потом космической ракеты... И вот усмешка: отчего-то все эти изобретения, плод воли человеческой да игры ума, легко, неотвратимо, уменьшаясь до символа уже в детских ручонках, превращаются в игрушки. Как дети играют этими игрушками, на то Саша Яковлев обращает внимание не раз, будто зачарованный тем, какое происходит простодушное перевоплощение: что было всем, то в руках ребенка делается ничем, чем-то неестественным, нелепым. Игрушку, конечно, возможно одушевить, да вот зачем, если желанней и проще поменяться этой несуразной штуковиной на что-то живое или хотя бы вкусное, как мороженое.

Любимые герои прозы Саша Яковлев - это дети. Маленькое, а не огромное. Мирок, а не мир. Литература детская в потоке своем тем кормится, что уменьшает наш мир, возвеличивая тем самым донельзя маленького человека. Яковлев же, обращаясь к ребенку, обращается к тому, кто мал перед Богом, восклицая уже вовсе неожиданное: "Господи! какие мы маленькие в мире Твоем..." И это не мир сдувается до ощущения мирка, а человек вдруг ощущает себя в этом мире бесконечно малым, грешным. Подлинно здесь только чувство утраты и тоска по малости своей. Дети в прозе Яковлева похожи голосами, будто это голоса только двоих. Ребенок как изначальный человек. Это девочки и мальчики с душами Адама и Евы, с их голосами, рассудительными да еще безгрешными. Среди этих голосов звучит голос печальный, грешный, но проникнутый вовсе не "душой взрослого отношения к детям", а печалью, знанием безысходным того, что мир устроен иначе: что мир - огромен. Эту печаль смягчает нежность от созерцания душ еще непорочных. Нежность, смирение сливаются в прозе Яковлева в печальную улыбку. Но притом надо прочесть эти рассказы, чтоб ощутить еще, как неискусственно, по-земному происходит их действо. Оно окружено самым обыденным человеческим бытом, происходит то на кухне, то в комнатушке, то на давно проторенном пути домой или из дома, то на обывательской дачке в деревне. Вот и рождается ощущение: утрата человеком рая обыденна, всегда современна, потому и неловко ее и возвышать, и усложнять. Личность автора в этой прозе предельно открыта и не защищена. Богатый, изощренный инструментарий художественных приемов, чтоб скрыть свою подноготную иронией, абсурдом или чем-то, напротив, возвышающим, - ему по-человечески чужд. Саша Яковлев превратился в художника, когда осознал творчество как возможность видеть утраченный мир, ощущая на своих веках влагу детских блаженных слез: видеть рай, говорить наедине с его голосами как с родными и близкими.