Вероника Севостьянова - Про меня и Свету. Дневник онкологического больного

Процедуры мне обычно проводят быстро и аккуратно, а потом минут пять еще терзают чисто человеческими расспросами: “А когда я поняла, что у меня рак? А до этого часто ли проходила обследования? И как я себя чувствую? И что бы я посоветовала, если бы другой человек попал в такую ситуацию?” И я снова понимаю, что врачи боятся этого заболевания еще больше, чем мы, простые смертные. Может, оттого, что шли они в профессию в надежде на то, что все микробы и болезнетворные бактерии будут под их контролем? Может. Я их не спрашиваю, я просто успокаиваю рассказом о том, как пройти через это испытание. И они кивают, и, кажется, им становится легче.

Вот только сегодня моя такая давно знакомая и уже почти родная кардиолог задала необычный вопрос: “Я так и не понимаю, а чему вы все время радуетесь и улыбаетесь?” Ответила я, уже выходя из кабинета: “А что, вы как врач посоветуете мне плакать? И оттого, что я буду не смеяться, а расстраиваться, я выздоровею быстрее? Вы в этом уверены?” Ответа я ждать не стала, ответ и так ясен. И может, я ей показалась немного бестактной, но, честное слово, мне некогда разглагольствовать об очевидном, мне надо спешить, у меня впереди еще так много дел.

Завтра делаю снимок костей с изотопами. Грамотно эта процедура называется “остеосцинтиграфия”, и прошедшим летом я потратила почти целый день, чтобы научиться правильно произносить трудное слово. А потом до меня дошло, что необходимо просто разбить длинное существительное на составные. “Остео” означает кости, именно от этого и происходят и “доктор-остеопат”, и “болезнь остеохондроз”; “сцинти” – “сверкание”, “блеск”, здесь речь, конечно, о радиоактивных изотопах, а “графия” и так каждому понятна. И когда слово удобно улеглось на язык, я стала названивать по очереди по всем трем выданным мне телефонам питерских клиник, где проводят данную процедуру.

Ага, наивная я. Очередь на остеосцинтиграфию везде не меньше трех-четырех месяцев. Решила разузнать обстановку у своей подруги в Казахстане: “Ажарочка, а ты когда снимок костей делала, ты долго свою очередь ждала?” “Долго, – ответила мне в письме Ажар, – к тому же в нашем небольшом Уральске такой аппаратуры вообще нет, поэтому я записывалась в клинику в Алма-Аты, и спустя полгода они мне оттуда позвонили, что очередь подошла, и я поехала в столицу на прием”. Это сообщение меня, конечно, успокоило. Всегда особенно страшно, когда думаешь, что подобное происходит только с тобой. А тут, смотри какое везение, в казахстанском Уральске надо ждать целых полгода, в российском Петербурге – аж на два месяца меньше. В общем, записалась я на исследование еще летом, а три дня назад мне позвонили, что изотопы в город уже прибыли и в лаборатории Военно-медицинской академии меня ждут.

Основное, о чем предупредили, – металлических вещей на себя не надевать, приготовиться, что в клинике придется провести несколько часов, а потому никаких дел на этот день не планировать, взять с собой не менее полутора литров питьевой воды. Для чего все это, пока не знаю. Но я же ответственный пациент, поэтому врачи распорядились – я делаю. А спрашивать? Спрашивать и интересоваться буду завтра. И, да, самое главное – не забыть с собой взять и деньги. Абсолютно во всех клиниках, куда я звонила, остеосцинтиграфия платная.

Очередь на укол изотопами мне досталась за Ларисой. Эффектная женщина около пятидесяти, бухгалтер. И меня, и Ларису, и еще пять человек укололи в девять утра, и потом всех вместе отправили коротать время в предбанник лаборатории. Стало понятно для чего необходима вода. На протяжении двух часов ожидания необходимо пить по стаканчику каждые пятнадцать минут. Тогда изотопы, введенные в кровь, быстрее разбегутся по организму и результат снимков будет более точный. Ну что делать? Пьем, сидим, болтаем.

“Загорали?” – спрашивает меня Лариса. “Еще ранней весной, – отвечаю, – когда диагноз уже поставили, но до начала лечения. Врач отпустил на две недели на курорт, просил только, чтобы при температуре выше двадцати трех по Цельсию на открытое пространство не выходить”. “А я только что с Красного моря, из Египта”, – кивает в ответ Лариса. “Да ладно! – откровенно поражаюсь я. – в Египте же сейчас жара, солнце палит, я бы не поехала, мне страшно”. “Угу, – соглашается Лариса, – мне тоже сначала было страшно. Восемь лет назад у меня нашли опухоль в левой груди. Удалили, прохимичили, облучили. И я после этого шесть лет просидела в квартире, в духоте, без солнца, без воздуха, без жизни. В общем, как мышь в чулане под метлой. Работала на дому, в магазины только под вечер выходила. А теперь у меня обнаружили вторую опухоль”. “Рецидив?” – уточняю я. “Нет, совершенно новое злокачественное образование, теперь уже в правой груди. И снова больше года по больницам. А уж когда выпустили, я на все рукой махнула, взяла путевку и помчалась на море отдыхать. Жара не жара, какая разница? Лучше прожить меньше, но ярче”.

И мы все в ответ на эти ее слова согласно закивали. Один раз живем, так что, пожалуй, стоит воспользоваться теми днями, что нам отведены, для радости и счастья. Какой смысл прятаться в грусти и темноте, если болезнь и туда уже научилась добираться?

Пришла добрая врач Светлана Николаевна и замахала на меня руками: “Ну что же вы, я же просила бусы не надевать”. – “Так они же не металлические” – “Это не важно, вы все сейчас сильно фоните, все на вас пропитывается радиацией, ну одежду-то, придете, простираете, а бусы, пряжки, ремни, заколки еще долго будут вам свой радиационный запас отдавать”. Сняла я все с себя, конечно, завернула украшения в пакетики и бумажки, найденные в сумке, и снова налила в стаканчик питьевой воды. “Ну что, за здоровье?” Все радостно засмеялись: “Выпьем, выпьем”.

Поплохело мне примерно через час. Не могу полноценно объяснить то состояние. Слабость, что ли? И какое-то гудение внутри – то ли внутри только головы, то ли внутри всего тела. Еще холод. И желание спать. Но на жесткой казенной лавке в предбаннике клиники особо не расслабишься, так что сижу, старательно держу спину. Оказалось, что я среди присутствующих самая молодая. И по возрасту, и по срокам лечения. “Так, вам в первый раз изотопы вводят?” “В первый”, – отвечаю. И все начинают меня жалеть и рассказывать, как вечером выйти из нахлынувшего тяжелого состояния. Самым главным средством нейтрализации внутреннего облучения, конечно, называют красное сухое вино. “И коньяк тоже хорошо помогает”, – проходя мимо, добавляет свой совет Светлана Николаевна. Я уже немного пришла в себя и, смеясь, спрашиваю про водочку. “Водочку не надо. Граммов пятьдесят конька или сто пятьдесят красного сухого. И спать. А одежду всю в стиральную машинку, чтобы ничего плохого в вашем доме после сегодняшнего дня не осталось”.