Питер Гай - Фрейд

Приход либерализма в политику и культуру означал нечто большее, чем появление клуба облеченных властью политиков с одинаковым мировоззрением. Символы перемен были видны повсюду. Вслед за другими западноевропейскими столицами – Берлином, Парижем, Лондоном – Вена в XIX веке росла и менялась с поразительной быстротой. В 1860 году население города составляло около 500 тысяч человек, а 20 лет спустя, когда будущий основатель психоанализа заканчивал обучение медицине, венцев насчитывалось уже 700 тысяч, причем многие из них, как и Фрейды, были уроженцами других мест. Подобно Парижу, префект которого барон Осман – энергичный, безжалостный и обладавший богатым воображением – перестроил город почти до неузнаваемости, Вена за эти два десятилетия изменилась навсегда. В 1857 году Франц Иосиф приказал снести старые укрепления, окружавшие центр. Семь лет спустя от них почти ничего не осталось, и начала формироваться широкая Рингштрассе – улица, имеющая форму кольца. В 1865-м, когда девятилетний Фрейд поступил в гимназию, император и императрица официально открыли этот грандиозный бульвар. По обеим сторонам строились многочисленные общественные здания вперемешку с массивными жилыми домами, олицетворением либеральной культуры и либеральной конституции. Новая Венская опера была готова в 1869 году, а через 12 лет появились два огромных, богато украшенных музея. В 1883-м открылись здание парламента, построенное в стиле неоклассицизма, и неоготическая ратуша – дорогостоящие и выразительные архитектурные символы либеральной идеологии.

Все это выглядело впечатляющим и одновременно сомнительным. Много лет спустя, пытаясь выразить суть дуалистической монархии, австрийский писатель Герман Брох, воспринимавший современность как эпоху крушения традиционных ценностей и «расщепления» целостного мира, вспоминал – эту его фразу часто цитируют – «веселый апокалипсис примерно в 1880-м». Апокалипсис был хорошо замаскирован, наряжен в защитные одежды сентиментальных излияний о прекрасном голубом Дунае, высокопарного воспевания изысканной культуры, веселых звуков вальсов и хлопающих пробок шампанского. Точная оценка Броха прозвучала по прошествии многих лет, однако и в то время находились критически настроенные личности (не Фрейд, поскольку все его время поглощали медицина и любовь), которые считали Дунай грязным, шампанское выдохшимся, а вальс безрассудным танцем у кратера ревущего вулкана.

На протяжении этих десятилетий Вена оставалась самым популярным убежищем для еврейских иммигрантов с востока континента. Их сюда продолжало прибывать гораздо больше, чем в любой немецкий город, поскольку, несмотря на неоднозначную ситуацию в Австрии, в других местах было еще хуже. К концу XIX века состав венских евреев стал очень разнородным: давно осевшие в городе семьи, иммигранты из других стран, по большей части из России, и новоприбывшие с обширных владений Габсбургов, Галиции, Венгрии или (как Фрейды) Моравии. Их число постоянно менялось; тысячи евреев наводняли город, рассматривая его как убежище от преследований и сосредоточие возможностей, а многие покидали Вену, чтобы обосноваться в Германии или за океаном. В 80-х и в 90-х годах Фрейд тоже иногда задумывался об эмиграции, возможно в Соединенные Штаты, хотя скорее всего в Англию, которую любил с юности.

Влияние еврейского вторжения, как любили называть его антисемиты всех мастей, поставило ассимилировавшихся евреев Вены перед той же дилеммой, хотя и не такой острой, с которой в эти годы сталкивались их соплеменники в других городах, в частности в Берлине или Лондоне. Определенное сочувствие к бедным и зачастую пережившим немалые страдания беженцам из невежественной Восточной Европы нередко уступало место защитной реакции неприятия их обычаев и внешности. Эта тенденция не обошла и Фрейда. В 16-летнем возрасте, возвращаясь из родного Фрайберга, он встретил в поезде «…в высшей степени почтенного старого еврея с такой же почтенной старой еврейкой, меланхоличной и вялой маленькой дочерью и дерзким, подающим надежды сыном», а затем рассказал о своем отвращении в письме школьному другу Эмилю Флюсу, тоже еврею. Общество попутчиков Сигизмунд нашел «более нестерпимым, чем любое другое», хотя подобных старику людей хорошо знал по Фрайбергу. Таким же, по словам Фрейда, оказался и сын, с которым он говорил о религии. «Это была глина, из которой судьба вылепит мошенника, когда придет подходящее время: хитрый, лживый, поддерживаемый дорогими родственниками в убеждении, что у него есть талант, но без принципов и без жизненной позиции». Даже ярый антисемит, сделавший нападки на евреев своей профессией, не смог бы нарисовать более убедительную картину [16].

Одежда, речь и жестикуляция многих иммигрантов из жалких деревушек на востоке выглядели непривычно для венцев и вызывали неодобрение – все это было слишком экзотическим, чтобы признать его знакомым, и в то же время недостаточно экзотическим, чтобы казаться милым и очаровательным. В город приезжали уличные торговцы и мелкие лавочники, но их сыновья выбирали профессии, уязвимые для яростной критики и откровенной клеветы, – банковское дело, оптовую торговлю или журналистику. К 80-м годам XIX столетия как минимум половина всех венских репортеров, врачей и адвокатов были евреями. В гимназии Фрейд, раздумывая над тем, какую карьеру выбрать, юриста или доктора, шел по проторенной дороге. Именно так поступали многие молодые евреи из Вены. Демонстрируя общеизвестную тягу к знаниям, они наводнили венские учебные заведения, и, поскольку еврейское население было сосредоточено в определенных районах города, в нескольких школах многие классы стали похожи на разросшиеся семейные кланы. За восемь лет пребывания Фрейда в гимназии, с 1865-го по 1873-й, число евреев в ней увеличилось с 68 до 300, или с 44 до 73 процентов всех учащихся.

Чувствуя себя словно в осаде из-за растущего присутствия евреев, австрийские христиане выражали свое беспокойство в юмористических журналах, частных клубах и на политических митингах. Они нервно шутили, призывали к ассимиляции непрошеных «чужаков» или, по крайней мере некоторые, яростно выступали за их высылку. В 1857 году, когда Фрейду был один год, в Вене, согласно переписи, жили немногим более 6000 евреев, что составляло чуть больше 2 процентов населения города. Десять лет спустя благодаря смягчению норм законодательства и растущим экономическим возможностям евреи прибывали в город огромными волнами – теперь их стало 40000, или 6 процентов жителей. В 1872 году Якоб Буркхардт, знаменитый швейцарский историк культуры, стоявший у истоков культурологии как самостоятельной дисциплины, знаток эпохи Возрождения, презиравший суету и нервозность современной ему цивилизации и считавший евреев ее главным воплощением, во время одного из своих посещений Вены сделал мрачное заключение – городом правят именно они. Буркхардт с явным одобрением отметил «растущую антипатию к всемогущим евреям и их насквозь продажной прессе». Однако «вторжение» еще не закончилось… К 1880 году, когда число евреев в Вене превысило 72000, каждый десятый житель города был евреем. Приехав сюда еще раз в 1884-м, Буркхардт нашел Вену полностью «объевреенной» – verjudet. Во времена Фрейда этот оскорбительный термин приобрел угрожающую популярность. Совершенно очевидно, что он выражал широко распространенную точку зрения.