Питер Гай - Фрейд

Конгресс в Будапеште подготовил симпозиум по военным неврозам, для которого доклады готовили Ференци, Абрахам и Эрнст Зиммель. Особенно ценным рекрутом стал немец Зиммель, поскольку во время войны этот врач применял психоанализ в психиатрической клинике для солдат. В конечном счете из амбициозного проекта по созданию центров, в которых военные неврозы будут лечить чисто психоаналитическими методами, предлагавшегося в Будапеште Центральными державами, ничего не вышло. По потерпевшим поражение странам неудержимой волной прокатились революции.

Лаконичные записи в календаре Фрейда, изобилующие восклицательными знаками, регистрируют быструю смену событий, буквально день за днем. 30 октября: «Революция в Вене и Будапеште». 1 ноября: «Прервано сообщение между Германией и Венгрией». 2 ноября: «Оли[вер] вернулся. Республика в Болгарии?» 3 ноября: «Перемирие с Италией. Война закончилась!» 4 ноября мэтр нашел время подумать о собственных делах: «Нобелевская премия откладывается». 6 ноября: «Революция в Киле». 8 ноября: «Республика в Баварии!! Сообщение с Гер[манией] прер[вано]». 9 ноября: «Республика в Берлине. Вильгельм отрекается». 10 ноября: «Эберт – канцлер Германии. Условия перемирия». 11 ноября: «Конец войне. [Австрийский] И[мператор] Карл отрекается [от трона]». 12 ноября: «Республика и аншлюс с Германией вызвали панику». Информация об аншлюсе оказалась несколько преждевременной – победители не позволят Австрии и Германии объединиться. Четыре дня спустя, 16 ноября: «Республика в Венгрии». Кошмарный сон войны наконец закончился.

Но за кулисами ждали своего выхода другие сны, почти такие же страшные. От Мартина, воевавшего в Италии, уже несколько недель не было вестей; только 21 ноября в календаре Фрейда появляется запись: «Мартин в плену с 27 окт[ября]». Итальянцы взяли в плен все его подразделение уже после окончания военных действий. Не приносил мэтру умиротворения и жестокий мир политики. Бойня, уничтожившая династию Романовых, не пощадила ни Гогенцоллернов, ни Габсбургов. К мрачному удовольствию Фрейда, Австро-Венгерская империя перестала существовать. У него не было иллюзий по поводу ее сохранения – и уж тем более сожалений. В конце октября, еще до того, как судьба империи окончательно решилась, основатель психоанализа писал Эйтингону: «Я не пролью ни единой слезинки по этой Австрии и этой Германии».

Фрейду было приятно думать, что новая Германия не станет большевистской, однако он предсказывал – довольно точно, – что крах империи, которой так долго и высокомерно правил «неизлечимый романтик» Вильгельм II, приведет к кровавым столкновениям, но он никогда не сдерживал своей ярости по отношению к династии, при которой прожил всю жизнь: «Габсбурги после себя не оставили ничего, кроме кучи навоза». В конце октября Фрейд мрачно давал совет Ференци, «венгерскому патриоту», забрать свое либидо у отечества и вместо этого направить, ради сохранения душевного равновесия, на психоанализ. Он пытался вызвать у себя симпатию к венграм, язвительно заметил Фрейд на той же неделе, но у него ничего не вышло. Среди его сторонников только Ганс Закс находил повод для юмора в австрийской революции, которая оказалась гораздо менее кровавой, чем в других странах; он придумывал для Джонса плакаты следующего содержания: «Революция состоится завтра в два тридцать, в случае плохой погоды она будет проходить в помещении».

В действительности в месяцах, последовавших за окончанием боевых действий, не было ничего смешного. Яростные сражения армий на фронтах сменились яростными сражениями на улицах между вооруженными формированиями радикалов и реакционеров. Многие месяцы хаоса делали политическое будущее Германии, Австрии и Венгрии предметом спекуляций и пугающих прогнозов. В конце октября Эйтингон писал Фрейду: «Старое, казавшееся таким прочным, на самом деле настолько сгнило, что при уничтожении не выказало никаких признаков сопротивления». В последние дни декабря 1918 года, после окончания войны снова перейдя на английский, Фрейд сообщал своему «дорогому Джонсу», чтобы тот не ждал его «или кого-нибудь из наших следующей весной в Англии; маловероятно, что мы сможем путешествовать в ближайшие месяцы, а мир будет заключен раньше июня или июля». В письме верному другу мэтр посчитал возможным изложить просьбу, сопроводив ее намеком на тяготы жизни: «Я уверен, вы не представляете, в каком мы теперь положении. Но вы должны приехать, как только сможете, чтобы посмотреть на Австрию». При этом он не забыл добавить: «…и привезти вещи моей дочери».

В январе 1919 года Фрейд кратко описывал сложившуюся ситуацию: «Темы денег и налогов теперь вызывают отвращение. Мы фактически поедаем сами себя. Все четыре года войны – жалкая шутка по сравнению с жестокими лишениями этих месяцев и, вне всякого сомнения, следующих тоже». Размышляя о политическом хаосе в Центральной Европе, мэтр признался Джонсу, что его предупреждения, некогда отвергнутые даже им самим как британский шовинизм, оказались верными: «Ваши предсказания по поводу войны и ее последствий оправдались». Основатель психоанализа был «готов признать, что судьба все же оказалась справедлива и что победа Германии могла бы нанести еще более тяжелый удар по человечеству в целом». Но сие благородное признание не облегчило участь Фрейда и его семьи. «Симпатии к победителю не приносят облегчения, если благополучие связано с побежденным». А жить становилось все тяжелее… «Все мы медленно теряем здоровье и вес, – сообщил Фрейд, но потом добавил, что он и его домочадцы не одни такие в этом городе, и констатировал: – Перспективы мрачные».

Медленная и трудная работа над мирным договором не делала эти перспективы оптимистичнее. Собравшись в январе 1919 года в Париже, чтобы перекроить карту Центральной Европы, представители победивших держав за столом переговоров проявили намного меньше согласия, чем на полях сражений. Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж заявлял о своей решимости повесить кайзера и «выжать из немцев все, что только можно». За столом переговоров он тем не менее был более сговорчивым, однако его французский коллега Жорж Клемансо оставался непреклонен. Считалось само собой разумеющимся, что Эльзас и Лотарингия, отошедшие к Германии в 1871 году после Франко-прусской войны, будут возвращены Франции. Еще одним лакомым кусочком была Рейнская область Германии, богатая природными ресурсами. Но победителям приходилось считаться с Вудро Вильсоном, пламенным пророком из Нового Света, который выступал по всей Европе со своим удивительным посланием о самоопределении, демократии, открытой дипломатии и – главное! – надежде. Он убежден, в характерной для себя манере говорил Вильсон слушателям в Манчестере в декабре 1918 года, что перед людьми забрезжил если не золотой век, то эпоха, которая с каждым десятилетием будет становиться все светлее и через какое-то время приведет их к вершине, откуда они смогут увидеть то, чего жаждет душа человечества.