Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

Но, несмотря на страстный интерес к проблемам общества и отдельных людей, Эйнштейн все же чувствовал себя куда естественней в дебрях естественных наук, нежели в бурных волнах политики. Однажды – уже после того, как была сброшена ядерная бомба, – его спросили, почему открывать существование атомов оказалось проще, чем контролировать их использование. «Очень просто, друг мой, – ответил он. – Все потому, что политика куда сложнее, чем физика».

Один из самых радикальных аспектов в политическом портрете Эйнштейна – отрицание превосходства государственной власти в эпоху, когда мало кто осмеливался ей перечить. Глубоко иронично, что, несмотря на всю свою оппозиционность любым властям, он умудрился стать гражданином куда большего числа стран, чем средний европеец, а именно – Германии, Швейцарии, Австро-Венгрии и США (но не Израиля, хотя там ему и предлагали пост президента).

Как при его жизни, так и после, при анализе его наследия, многие называли Эйнштейна человеком политически наивным. Действительно, его легко было уговорить что-нибудь подписать, выдать его случайную шутку за серьезный политический комментарий или заставить связаться с теми, кто не заслуживал доверия; и тем не менее его политическая стратегия была куда умнее, чем о ней судят порой.

Так, некоторые утверждают, будто его постоянный отказ от какой-либо постоянной родины диктовался элементарным желанием упростить себе жизнь. Однако если учесть, что геополитика его жизни изнасилована двумя мировыми войнами, каждая из которых начиналась с националистической агрессии, – нетрудно проследить в его действиях логику совсем иного порядка. Более того, подобное отношение к власти – не позиция, приобретенная с возрастом, но нечто вроде веры, зародившейся в нем с ранней юности. Отвращение Эйнштейна к немецкой ветви прусского милитаризма привело его к отказу от германского гражданства в таком возрасте, когда большинство его сверстников беспокоилось разве что о том, как поскорей сдать экзамены да вывести юношеские прыщи. Во взрослый мир Эйнштейн вступил «безродным» по собственной воле.

Он понимал, что глобальный переворот государственной системы в принципе не осуществим, хотя в его «идеальном мире» такое было вполне возможно (в 1929 году он сказал бывшему президенту Бадена в Германии: «Если бы нам не приходилось жить среди нетерпимых, узколобых и обожающих насилие людей, я был бы первым, кто отказался бы от всякого национализма в пользу универсального человечества»). Таким образом, он постоянно стремился перекроить национальные идеалы в пользу своей излюбленной темы – индивидуума. В 1931 году он написал статью «Дорога к миру» для журнала «The New York Times», где, в частности, заявлял:

Государство существует для человека, а не человек для государства… Первейший долг государства – защищать личность и дать ей возможность развить все свои творческие способности. Из этого следует, что государство должно быть нашим слугой, а не мы – его рабами.

Хотя его скепсис в отношении национализма сформировался во многом как реакция на Первую мировую войну, приход к власти Гитлера заставил Эйнштейна повторять свои аргументы на публике с удвоенной силой. «Национализм – это детская болезнь, корь человечества», – заявил он газетчику в 1929-м. А четыре года спустя, выступая перед лондонской аудиторией, словно пояснил ту же мысль: «Национализм, на мой взгляд, это не более чем идеалистическая рационализация для милитаризма и агрессии».

Официальным американцем он стал только в 1940 году – через пять лет после того, как отказался от предложения решить вопрос о его гражданстве специальным постановлением конгресса. В том же году ФБР проинформировало президента Рузвельта о том, что Эйнштейн не подходит для найма на работу «секретного свойства», поскольку «маловероятно, чтобы человек его склада смог бы за столь короткое время стать лояльным американским гражданином». Слова эти были совершенно безосновательной клеветой, однако Эйнштейн до самой смерти ни разу не расстроился от того, что так и не стал лояльным гражданином ни для какой власти на свете. В 1926 году «The New York Times» процитировала его слова:

Почему все говорят о великих людях в терминах национальностей? «Великие немцы», «великие англичане»? Гёте всегда был против того, чтобы его называли немецким поэтом. Великие люди – это просто великие люди, и нельзя рассматривать их с точки зрения национальности или среды, которая их воспитала.

Когда современное оружие сделало кровавую бойню возможной на промышленном уровне, Эйнштейн стал одним из известнейших адвокатов пацифизма на свете. Хотя издержки гитлеровского режима и заставили его несколько подкорректировать свою доктрину.

Как уже упоминалось, антивоенные наклонности проявились у Эйнштейна еще в детстве. Благодаря им, уже став постарше, он умудрился избежать обязательной военной службы в Германии, отказавшись от немецкого гражданства в 1896-м, и уклониться от швейцарской армии, предъявив справку о косолапии и варикозном расширении вен. Убежденный противник самой концепции воинской повинности (которую он называл «узаконенным рабством»), Эйнштейн, мягко скажем, не сильно расстраивался от того, что здоровье так сильно его «подвело».

Первая мировая война, истребившая большую часть его поколения, превратила Эйнштейна в еще более яростного защитника пацифизма. «В такие времена, как наши, – сказал он в 1914-м, как только война началась, – только и начинаешь понимать, к каким жалким тварям ты принадлежишь». Это была кульминация всего, чего он так долго боялся: Европа «в своем безумии» ввязывалась во что-то «невероятно абсурдное».

Но что шокировало его еще больше – это готовность его коллег, многих из которых он глубоко обожал, встать под знамена войны. И если то, что в милитаристском лагере оказался Филип Ленард, особенно Эйнштейна не удивило, то присутствие там же некоторых других принесло ему крайнее разочарование. Например, Фриц Габер, будущий нобелевский лауреат 1918 года, стал ключевой фигурой в разработке отравляющих газов – и самолично наблюдал за тем, как они уносило 5000 французских и бельгийских жизней во время немецкой атаки на Ипре в 1915 году. Вальтер Нерст, который получил Нобелевку в 1920-м, также активно участвовал в создании химического оружия.