Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

Следует отметить, что Эйнштейн никогда не ограничивал свой круг знакомств лишь теми, кто в целом соглашался с его воззрениями. Сам постоянно бросавший вызов любым незыблемым постулатам, он с радостью общался с людьми, готовыми и способными оспаривать его собственные «очевидные истины». Особенно широко известен его интеллектуальный спарринг с датчанином Нильсом Бором, «крестным отцом» квантовой физики, – противостояние, которое явилось основой для их плодотворнейшего сотрудничества в дальнейшем. В 1920 году Эйнштейн написал Бору: «Нечасто в моей жизни встречаются люди, чье присутствие дарило бы мне столько радости, сколько это удается вам». В этот же список закадычных друзей с противоположной научной позицией можно с успехом внести и Макса Борна (столь же яростного, как и Бор, апологета квантовой теории), и Эрвина Шрёдингера, дискуссии с которым, как здесь уже упоминалось, Эйнштейн просто обожал: Альберт всячески поддерживал работу Шрёдингера, и это всегда происходило взаимно, несмотря на постоянные нестыковки их научных интерпретаций.

Для человека, по его собственному признанию, в общении сложного, Эйнштейн обладал могучим талантом выстраивать отношения вне всяких классовых, расовых и половых предрассудков. Те, с кем он подружился еще никому не известным молодым человеком, оставались верны ему до конца его жизни, хотя немало выдающихся личностей (и порой весьма неожиданных) пополнило армию его друзей уже после того, как он стал «мировой иконой». Так, например, в 1914 году он встретился и провел глубочайшую по содержанию беседу с нобелевским лауреатом Рабиндранатом Тагором. А в 1930-е годы состоял в интенсивной переписке с Зигмундом Фрейдом. И уж совсем маловероятный, но свершившийся факт – он умудрился подружиться даже с Елизаветой Баварской, супругой Альберта Первого и королевой Бельгии. Ее величество и ученый встретились в конце 1920-х годов и продолжали увлекательно переписываться на протяжении многих лет.

Что же можно сказать о самом «развлекательном» из его знакомцев, Чарли Чаплине? Вряд ли их дружба была особенно крепкой и долгой, но встретились они в самом начале 1930-х, когда Великий Бродяжка уже стал бесспорным королем Голливуда. И к тому времени, пожалуй, на всей Земле не было равных этим двоим по славе и всеобщему признанию. Оба, хотя и каждый по-своему, изменили взгляд человечества на окружающий мир. Оба к тому же разделяли левые взгляды в политике, и сам Эйнштейн во всеуслышание заявил, что давно уже хочет познакомиться с гением экрана. В итоге они договорились о встрече – и явились друг другу на красной ковровой дорожке после премьеры «Огней большого города» в 1931-м. И если Эйнштейн лучше всех разбирался в механике небесных тел, то Чаплин сам являлся ярчайшей звездой на небосклоне иллюзий. Оглядев ликующую толпу, он сухо произнес: «Мне аплодируют потому, что меня понимает каждый. А вам – потому, что вас не понимает никто». Как утверждают, тогда Эйнштейн поинтересовался: «Что вы имеете в виду?» «Ничего…» – невозмутимо ответил Чаплин.

Великий комик отлично понимал разницу между слепым обожанием толпы – и подлинной сопричастностью людей, которые действительно вас понимают. Список друзей Эйнштейна лишь подтверждает, что великий ученый руководствовался такими же принципами для себя.

Из всех известных научных сообществ, в которых когда-либо членствовал Эйнштейн, ни одно не было так близко его сердцу, как «Академия Олимпия» (Academie Olympia) – философский кружок, который он учредил с несколькими единомышленниками в Бёрне (Швейцария) в 1902 году.

Появилась «Академия» благодаря объявлению о поиске работы, размещенному Эйнштейном в местной газете, «Вестник города Бёрн» (Anzeiger der Stadt Bern). В конце 1901 года Альберт приехал в столицу, рассчитывая получить должность в патентном бюро, но на какое-то время «завис» без работы. И стал предлагать свои услуги в качестве репетитора по физике и математике за умеренную плату (а первые занятия вообще проводил бесплатно).

Объявление это попалось на глаза Морису Соловину, румынскому студенту философского факультета, решившему «подтянуть» свои познания в физике. Они договорились о встрече и начали занятия. Но чем дальше, тем больше говорили о чем угодно, кроме запланированной учебы. Очень скоро Эйнштейн осознал, что ему гораздо интереснее вести с Соловином философские дебаты, нежели обучать его физике за деньги. Совершенно неожиданно их встреча оказалась судьбоносным пересечением двух родственных интеллектов.

Вскоре они уже вместе читали труды величайших ученых разных эпох и обсуждали, на чьи разработки лучше опираться для продвижения собственных академических идей в лекциях и научных дискуссиях. Считается, что первой книгой, которой они уделили самое пристальное внимание, явилась «Грамматика науки» Карла Пирсона. Через несколько недель к ним примкнул товарищ Эйнштейна по учебе в Цюрихе, математик Конрад Габихт. Их собрания нередко затягивались до глубокой ночи – и, отчасти из-за того, что все происходило в доме у Эйнштейна, где все в итоге ночевали, его и назначили «президентом Академии Олимпия». Несмотря на дурашливую иронию статуса этой «Академии», очень немногие из научных институтов – даже с долгой историей и мировым признанием – могли бы сравниться с нею в масштабах влияния на мыслительные процессы XX столетия.

Постоянное ядро «Академии» составляла вышеупомянутая троица, хотя их заседания то и дело посещали и другие интеллектуалы – в том числе брат Габихта Пауль, Мишель Бессо, Марсель Гроссман и Милева Марич.

Заседания «Академии», как правило, начинались с ужина – зачастую весьма «спартанского», учитывая общие финансовые трудности ее членов. Иногда Эйнштейн прерывал их интеллектуальные споры задумчивыми импровизациями на скрипке. Необычайное дружелюбие и взаимопонимание объединяло их вплоть до 1904 года, когда Габихту пришлось оставить Бёрн, а еще год спустя из города уехал и Соловин. Впрочем, вынужденная разлука совсем не помешала всем троим оставаться друзьями и соперниками по интеллектуальному спаррингу на протяжении всей их дальнейшей жизни.

О влиянии «Академии» на свою научную карьеру Эйнштейн не забывал никогда. Многие из величайших открытий он совершил, обсуждая их в письмах с Габихтом, а с Соловином, который стал издателем его трудов на французском, не прерывал переписку до конца своих дней. Так, в 1953 году он послал Соловину письмо, адресованное всей «Академии», из которого ясно, с какой теплотой он вспоминал те славные времена бессмертной «Академии Олимпия»:

В своей недолгой деятельности ты с детской радостью наслаждалась всем, что ясно и разумно. Мы создали тебя, чтобы потешиться над твоими громоздкими, старыми и чванными сестрами (т. е. официальными научными академиями. – примечание автора). До какой степени мы были правы, убедили меня годы внимательного наблюдения… Все три твоих члена остались стойкими. Они немного одряхлели, и все же частица твоего чистого и животворного света еще освещает их одинокий жизненный путь…