Федор Раззаков - Девять женщин Андрея Миронова

«…Было время, когда я проводила с родителями Андрюши больше времени, чем с ним. Его часто не было – он носился по тетенькам, перелетал, как бабочка, а я к его родителям наведывалась. Причем – с удовольствием. Иногда в разговоре с ними вспоминали Андрюшу, но вскользь, особенно не сосредоточивая на нем внимания. Мы с Марией Владимировной стали тогда настоящими подругами. У меня в этой жизни были три подруги – все три Маши: Мария Владимировна Миронова, Мария Петровна Максакова, мой педагог по вокалу, и Мария Иосифовна Давыдова, второй режиссер Хейфеца.

Я с Марией Владимировной и Александром Семеновичем ходила на концерты Марлен Дитрих, Шарля Азнавура, Жильбера Беко, они все время приглашали меня с собой. Мы сидели в первых рядах, и они, помню, меня представляли своим знакомым; «Вот это наша Ларисочка!»

Какая «наша», никто не понимал, конечно, но они мной гордились. А с Марией Владимировной мы очень часто встречались, обсуждали разные проблемы…»

В итоге, спустя каких-нибудь несколько месяцев после ухода от Градовой (осень 1974 года), Миронов стал жить с Голубкиной. Ее дочке Маше в ту пору было уже полтора года, и она вряд ли что-то помнит об этом.

Андрюша всегда говорил: «Вот только не надо детей своих навязывать».

Между прочим, когда он был ребенком (гости у Мироновой – Менакера собирались никак не реже, чем у нас, так что у Андрея гостеприимство наследственное), Мария Владимировна очень сердилась, если Андрюша устраивал домашние «показы» своих талантов. И он не любил, когда дети стихи читали, играли на пианино и т. д.

Как-то пришли к Френкелю встречать Новый год – мы и родители Андрюшины. И вот френкелевский внук ну просто ходил по плечам Александра Семеновича, выступал во всех жанрах.

Андрюша сказал тогда: «Интересный Новый год. Хоро-о-оший мальчик».

Праздник у нас просто кончился, потому что в центре внимания был ребенок. Этого Андрей не понимал.

Мы гордились с ним, что у нас такая хорошая Маша, она не лезет к взрослым. С другой стороны, она росла слишком скромной – это тоже плохо. Понимаете, золотой середины никогда не найдешь…»

А теперь предоставим слово Марии Голубкиной, которая так вспоминает о своих детских годах:

«…На съемки меня родители не брали. А вот в театре у них я много времени проводила. Туда детей можно – по крайней мере, знаешь, что они никуда не убегут, там некуда. Особенно я любила мамин театр (Центральный академический театр Российской армии, где со студенческих лет и до сих пор работает Лариса Голубкина. – Ф.Р.). Во время спектакля сидела в осветительской будке вместе с осветителем Таней Трегубенко. А там же очень интересно: кнопки, штучки, свет включили, свет выключили, есть световая партитура. Мне давали рулить, я чувствовала некую причастность. Еще я любила ходить в буфет, потому что там были бутерброды с осетриной и бужениной, лимонад. И это прекрасные моменты детства. Бывало, меня брали на летние гастроли. Помню, я ездила с мамой в Магнитогорск, в Челябинск. А в Новосибирске в это время гастролировал цирк. У мамы там был знакомый клоун, вот меня в цирк и отдали. В цирке куча детей и животных, а что еще ребенку для счастья надо?..

На отдых родители меня тоже не брали – обычно они отдыхали вдвоем. Отпуск у них был осенью. Они часто ездили в Голландию, потому что у них там жили друзья и делали им приглашения на выезд за границу. Как говорила мама, им было там весело и хорошо. Меня в Голландию не брали: во-первых, целая проблема сделать визы – это же 80-е, во-вторых, если бы они собрались поехать с ребенком, все бы подумали, что они хотят сбежать. А в-третьих, осенью я должна была ходить в школу. У родителей были другие интересы, это понятно.

Скучала ли я по ним? Нет, общения было достаточно! Почти каждое воскресенье папа меня водил на Птичий рынок, потому что мне хотелось посмотреть на зверей. И мы там пропадали по несколько часов. А на каждый день у нас было правило в семье: мы должны обедать дома, все вместе. Это сейчас от Театра сатиры, где работал папа, до Селезневки, где мы жили, еще сто раз подумаешь, стоит ли ехать – три часа минимум потерянного времени выйдет. А тогда пробок в Москве не было. Утром родители уходили на репетиции, вечером – играть спектакли. А в промежутке приходили домой и обедали. Папа у нас был эстет, ему требовалась сервировка: тарелка с подтарельником, нож и вилка по местам. И маме тоже нравилось все это: сервировать стол, готовить…

При этом мы с папой любили тайком от мамы поесть в столовой. Нам нравились котлеты, состоящие наполовину из хлеба, сосиски и еще какая-нибудь гадость. Я даже не знаю, почему, но сосиска с кефиром – прекрасно. А мама тем временем в ресторане «Пекин», например, покупала на ужин свежих трепангов, чтобы из них что-то необыкновенное соорудить. Еще у нас была помощница по хозяйству, которая тоже готовила – например, лепила пельмени и замораживала. И всегда был стратегический запас на случай, если придут гости. Мама каждый вечер кормила огромную массу гостей. А на случай праздников у нас имелась знакомая немка, Амалия Карловна. Когда-то она служила домработницей известного мхатовского артиста и славилась двумя фирменными блюдами: пирожками с капустой и тортом, пропитанным ромом. И вот мы у Амалии Карловны заказывали пирожки. Если этот пирожок с капустой намазать черной икрой, выходило очень неплохо…

Зимой после спектакля мы с папой брали ковер и шли его выбивать на улицу. Когда темно и никто не видит, этим заниматься удобно. По нынешним меркам, наш быт был довольно скромен. В квартире – четыре комнаты, что считалось вполне достаточным. У людей тогда были запросы поменьше, чем сейчас. Никто не думал о том, чтобы яхту купить, и машину-то приобрести была проблема, а уж если машина иностранного производства – это вообще целое событие. Тут один артист, который работал с родителями в театре, сказал, что мы очень хорошо жили, ведь у нас машина была, иномарка (как мы помним, эту машину Миронов приобрел всего лишь за два года до смерти. – Ф.Р.). А сам, между прочим, ездит сейчас на куда более крутой машине, чем та наша, подержанная. Но даже старая иномарка вызывала тогда у людей большую зависть, чем сейчас личный самолет, как ни странно. Хотя тогда все жили относительно одинаково. Впрочем…

Однажды я пришла к однокласснице в гости в коммуналку. Огляделась и поняла, что для меня это дико. Потом она говорит: «Сейчас мы будем обедать». У нас в доме слово «обед» означало, что мама котлеты из телятины пытается впихнуть в меня, а я не ем. А девочка приносит с кухни банку магазинной баклажанной икры и достает черный хлеб. Я спрашиваю: «И все?» Она удивилась: «Все».

Родители мне многое разрешали. Например, однажды у меня в ванной жили пять уток… Когда родители их увидели, долго смеялись. Потом отдали кому-то на дачу, потому что утки бы погибли, ванна – это не для них. Но и кроме уток кто у меня только не жил. Куча зверей, и если открыть дверь, оттуда весь этот кошмар выбегал, его приходилось обратно запихивать. Дядя Кирилл (Ласкари), проходя мимо комнаты, шутил: «Что нового в пыточной?» И ничего, все терпели. Я была как маленькая разбойница из «Снежной королевы», с собственным зверинцем. Один раз я собаку на улице подобрала и прятала под кроватью две недели. Потом все ее увидели, но ничего страшного не случилось – разрешили оставить.