Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

С головой погруженная в эту работу, Демидова чудом успевала записывать: «6 июня… Репетиция «Вишневого сада». Поражаюсь Высоцкому: быстро учит текст и схватывает мизансцены… Быстро набирает, хорошо играет начало — тревожно и быстро… Прогон. Вместо Высоцкого — Шаповалов. Очень трудно… Без Высоцкого очень проигрываю».

Постановщик спектакля не отрицал: «…Действительно, он догнал за несколько раз, и мне пришлось очень обидеть Шаповалова, потому что, когда Высоцкий начал репетировать, это было что-то неимоверное…»

Все замечали, что Высоцкий начал работу в очень хорошем состоянии. Был собран, отзывчив, нежен, душевно спокоен. Очень деликатно включился в работу, и эта деликатность осталась в роли… Исполнительница главной женской роли полагала, что Высоцкий играл абсолютную влюбленность в Раневскую, но поскольку Раневская была в том спектакле прообразом «Вишневого сада» и, соответственно, прообразом уходящей культуры, то это была иная влюбленность. Не только и не столько в женщину, сколько в иную ипостась земного существа. В этой любви был другой слой чувств! Желание иной жизни! Ненасытное карабканье по гладкой стене куда-то… в никуда. Высоцкий играл с трагическим ощущением. Может быть, из-за предвосхищения своего скорого конца? Это был трагический Лопахин; человек, закончивший свои дни, как многие крупные купцы XIX — начала XX века: Мамонтов, Третьяков…

А на Малой Грузинской ударными темпами шел капитальный ремонт. «Вдохновителем и организатором всех наших побед» была Марина Влади.

В Лопахине Высоцкий играл современного делового человека, полного сил шагать в ногу с веком, хозяйствовать по-новому на земле беспечных гаевых. Он был вызывающе элегантен — в светлом модном костюме, в белоснежной сорочке с бабочкой, с модной стрижкой, сделанной у дорогого мастера, чуть нарочито небрежной. Выглядел удачливым бизнесменом с большими руками, которые могли бы и червонцы пересчитывать, и на гитаре играть. Трофимов — Золотухин с завистью говорил то ли Лопахину, то ли самому Высоцкому: «У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа».

Демидова вспоминала: «Как замирал зал, когда Высоцкий — Лопахин подходил к авансцене и тихо говорил: «Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, Ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами». Чеховский текст Высоцкий подавал, как свою исповедь, чуть нараспев, с легким волжским оканьем, и от того, что к зрителям напрямую обращался никто другой, как «наш Володя», его Лопахин приобретал… особую значительность. Работяга Лопахин — единственный в пьесе деловой человек на этой сонной земле, что «прокисла, опухла от сна…». Он представал делателем российской истории.

Третий акт заканчивается продажей имения. Прикатывал с торгов ликующий Лопахин: «Я купил! Погодите, погодите, господа, сделайте милость. У меня в голове помутилось… Вишневый сад теперь мой. Мой!.. Скажите мне, что я пьян, не в своем уме… Не смейтесь надо мной!..»

Высоцкий хохочет, топочет ногами, пускается в пляс и поет…

«Какие-то слова он действительно почти пел, — писала Демидова — Раневская, — тянул-тянул свои гласные на хрипе, а потом вдруг резко обрывал».

Чеховский текст Высоцкий произносил в этой сцене на свой особый, распевочный лад. Он удивительным образом превращал Чехова в поэта:

По мнению Эфроса, Высоцкий играл эту сцену «так буйно, так неистово танцевал, так прыгал, стараясь сорвать ветку, что невозможно было не зааплодировать… «Звук лопнувшей струны» (так говорится в ремарке Чехова) невольно навевал ассоциацию с жизнью и судьбой барда».

Влюбленная Марина видела: «Он играл то, что не очень часто показывают на сцене, — любовь молодого мальчишки к женщине, которую всю жизнь боготворил… Володя был чудесен».

Но спектакль Эфроса приняли кисло, предубежденно. Любимов морщился, мол, не наш спектакль, слишком утончен, нет таганской условности, дерзости, открытых перекличек с современностью, все слишком «запсихологизированно» и «неуловимо». А дальше началась и вовсе некрасивая история. Анатолия Эфроса пригласили в управление культуры и сказали, что к ним приходил Юрий Петрович Любимов и потребовал, чтобы они сняли «Вишневый сад», так как режиссер искажает русскую классику.

На дуэль Анатолий Васильевич коллегу не вызвал, просто написал ему письмо: «Здравствуй, Юра, здравствуй, прогрессивный режиссер!.. Когда ты так странно вел себя на первом показе спектакля, я удивился и ничего не понял. Помнишь, Володя Высоцкий уже вышел на сцену и сказал первые реплики, а ты сидел, отвернувшись, и говорил мне, глядя в зал: это что, твои клакеры? И актеры не понимали, почему ты не смотришь на сцену и совсем не уважаешь ни их, ни меня. После худсовета я сказал, что ты просто болен…

Ты перевел «Вишневый сад» на утренники для детей, — твое дело. Хотя смешно, согласись, что Высоцкий приезжает из Парижа, чтобы играть Гамлета и Лопахина, а играть должен на утренниках. Кстати, я благодарен ему, Демидовой, Золотухину, что они все-таки тогда, после худсовета, отстояли «Вишневый сад», свои актерские работы и наш общий труд. Смешон ты со своими идеологическими ярлыками, мой прогрессивный друг, неужели ты этого сам не понимаешь? Жаль. Тем же работникам управления ты доставил удовольствие».

Была еще одна жертва «Вишневого сада» — Виталий Шаповалов, который полгода репетировал Лопахина и в последний момент был отодвинут даже не на задний план, а вовсе за кулисы. По его мнению, в этой истории «Володя никоим образом не выглядит плохо. Там Эфрос поступил просто бестактно… Я назначен на роль Лопахина, я его репетирую-репетирую-репетирую. В театре говорят: Шапен репетирует первым номером… На одной из репетиций в перерыве подходят Любимов — он уже вернулся из Италии — и Эфрос. Любимов говорит: «Шапен, ты не волнуйся, дело в том, что Володя Высоцкий тоже хочет играть Лопахина, но на тебе это никак не отразится. Сдавать будешь ты, но Володя тоже будет играть». — «Юрий Петрович, а когда я боялся конкуренции? Мы же не конкуренты, мы же с ним не похожи, мы очень разные с Володей…»

Но перед сдачей спектакля он заехал на примерку в мастерские Большого театра, а там говорят: костюм Лопахина сшит на Высоцкого. После этого Шаповалов предупредил Эфроса: «Не надейтесь, что буду у вас играть, когда Володя уедет в Париж». И не играл.

Возможно, эта история добавила холодка в общую атмосферу теплой доброжелательности в отношении к Владимиру Высоцкому. Кому-то, получается, все, а кому-то — пшик… Далеко не все понимали величину Высоцкого: близость мешает осознанию истинных пропорций.