Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Олег Герасимов сожалел: «Пластинка ужасна своим жестким метражом, в который надо влезть. Приходится с кровью сердца ужиматься… Володя всегда приходил с гитарой, он ведь не читал стихи, а сразу пел готовую песню. Причем спорить с ним было бесполезно: он ничего не менял… Я ему доказывал, что «Где, например, волшебный рожок? Добрая фея куда улетела?..» не соответствует стилю Кэрролла, это скорее немецкая сказка… Не пошел ни на какие уступки. Какие-то сокращения — да, потому что это уже неизбежно… Он очень скромно реагировал, когда его хвалили, а когда ругали — не соглашался, отстаивал свое до конца. По-моему, даже когда понимал, что ошибся… Ни на какие компромиссы не шел. Говорил: лучше пусть песня совсем не пойдет. Не умел переделывать и подгонять под чье-то желание. Но зато мог быть очень убедительным. На предварительные прослушивания мы его не звали. Но когда нужно было решить, годится исполнитель или нет, он был обязательно».

«Мы ее протаскивали, будто это боевик какой-то, — жаловался друзьям Высоцкий, и все повторял Кэрролла: «То, что происходит в действительности, — совсем не то, что происходит на самом деле».

Обычная смена записи — четыре часа, но группа никогда не укладывалась, всегда прихватывала лишний час-полтора. В один из вечеров особенно задержались, шел дубль за дублем. Все страшно устали. Только вернувшийся из Парижа Высоцкий был недоволен — и актерами, и аранжировками, и придирками режиссера. Все ругались, отстаивая свою правоту. Елена Лозинская, ответственный редактор «Мелодии», почувствовала: вот-вот грянет гроза. Она встала из-за пульта и вошла в студию: «Мальчики, я — Маргарита, и балы даю после полуночи, все едем ко мне!» Спорщики обалдело замолчали, засуетились и с готовностью стали собираться.

Лозинская накликала, вызвав дух Булгакова. Дверь студии оказалась заперта. Долго тарабанили, пока не проснулся охранник и не выпустил страдальцев. На улице все набились в «мерс» Высоцкого, поехали на Дмитровское шоссе. Быстренько накрыли стол, и когда, рассказывала хозяйка, «Володя запел, никто не решался жевать, хотя все были безумно голодны. Мы забыли о голоде и жадно слушали… Это была незабываемая ночь. Володя пел почти до 5 часов утра… Все окна были распахнуты настежь. Но ни один сосед не постучал мне ночью в стенку. Все слушали Высоцкого…».

Владимир постоянно присутствовал на записи пластинки, старался не пропускать ни одной смены и ревностно следил за процессом, вмешиваясь только при необходимости. Герасимов рассчитывал, что Высоцкий сам споет максимальное количество своих песен, однако тот отказывался. Ему хотелось быть исключительно автором…

Наконец, работа была закончена. Худсовет «Мелодии», состоявший из хороших писателей и музыкантов, людей умных, тонких и добрых, с восторгом принял спектакль. Но была еще одна «инстанция» — коллегия Министерства культуры. И на ее заседании многоуважаемый специалист по детской литературе и искусству Наталья Сац обвинила «Мелодию» в том, что она развращает детей чудовищными песнями Высоцкого.

Узнав о «приговоре», Лозинская позвонила Высоцкому: «Все, Володя, кранты!» Потом она рассказывала: «Он меня молча выслушал и сказал, чтобы я никуда не уходила и ждала его звонка. Жду. Наконец раздается его звонок, и Володя рассказывает все о своих действиях.

Оказывается, в то утро Белла Ахмадулина улетала в Париж. Володя… помчался в «Шереметьево». Он сказал, что «ухватил самолет буквально за хвост» и успел поговорить с Беллой. Он описал ей ситуацию и попросил что-нибудь придумать».

31 декабря со страниц «Литературки» Белла Ахмадулина поздравила читателей газеты скромной заметкой «Однажды в декабре»:

«Алиса опять и всегда в стране чудес, как в моем и вашем детстве. «Алиса в стране чудес» — вот еще один подарок — пластинка, выпущенная к Новому году фирмой «Мелодия», пришла ко мне новым волшебством. И как бы обновив в себе мое давнее детство, я снова предаюсь обаянию старой сказки, и помог мне в этом автор слов и мелодий песен к ней В. Высоцкий…»

Все! Существование «Алисы» было официально «залегендировано», и от этого факта уже никуда было не деться. Хотя к тиражированию дисков еще даже не приступали.

После этого вся группа вновь собралась на квартире у Елены. Композитор Евгений Геворгян приволок деликатесы из министерского буфета, Герасимов — изысканный коньяк многолетней выдержки, Абдулов и звукорежиссер Эдик Шахназарян — фантастические вина. Хозяйка была горда тем, что ей удалось добыть гигантскую индейку. С опозданием появившийся Высоцкий потряс всех громадной кетой. Еще на пороге он, улыбаясь, сказал Лене: «Посмотри, какую рыбу я для тебя поймал!»

Было совсем уже поздно, когда хозяйка удалилась на кухню варить кофе. Внезапно у нее за спиной появился Высоцкий:

— Лен, давно уже хотел спросить тебя, как получилось, что на все мои заигрывания в течение трех лет ты никак не реагировала, просто не замечала?.. Как получилось, что ты устояла, одна из всех?

— Зато, Володенька, я тебя сохранила для себя навсегда…

Он подарил ей свою фотографию, надписал: «Дорогая Елена! Спасибо тебе за многое, да прости за все. С уважением и дружбой и с нежностью»

Подмостки актеров объединяют. Но они же и разъединяют, превращая вчерашних единомышленников, друзей в конкурентов и ревнивых соперников, амбициозных и самолюбивых. Тема для любого театрального коллектива болезненная, почти закрытая, а для Таганки — и вовсе табу.

Гениальный режиссер и педагог Юрий Петрович Любимов, создавая свой театр, утверждая «строй просвещенной монархии», потому и победил, что изначально проводил тотальную добровольно-принудительную коллективизацию умов и душ. На Таганской площади образовалась семья, род, племя, община.

Но с каждым новым сезоном у актеров первого любимовского призыва, «основоположников-кирпичей» стремление становиться «краеугольным камнем в новом зданьи» притуплялось. Ветшали воспоминания об артельной работе, заветам которых свято верил Высоцкий и наивно не мог понять, как это Хмель попытался посягнуть на его Галилея, а в Золотухине шеф увидел его Гамлета?

А сам по-детски обижался: не дали Воланда в «Мастере» — не будет вам и Бездомного! Ну, простите, пропустил «10 дней», так сложились обстоятельства, но ведь есть же в театре готовый Керенский?!

Когда шеф привел на Таганку Юрия Трифонова и объявил о подготовке спектакля по его повести «Обмен», Высоцкий мягко отошел в сторону. Но сам автор его интересовал чрезвычайно. Трифонов писал о вещах простых, обыденных, но почему-то каждая его повесть задевала, тормошила, и журналы с его «Предварительными итогами», «Долгим прощанием», «Другой жизнью», тем же «Обменом» передавались из рук в руки. А ведь он вовсе не был трибуном, напротив — своей спокойной тональностью повествования как бы убаюкивал внимание тех, кто призван был «держать и не пущать», точнее — не допущать каверзных вопросов.