Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Свое 18-летие Владимир Высоцкий встречал в постели — сильная простуда. «Он был… обмотан теплым маминым шарфом и почти не мог говорить. Мы, конечно, выпили за его день рождения, — рассказывал Кохановский, — за мою первую сессию. И тогда же мы написали длинную песню о том, что с нами произошло за последний год. Написали мы ее на мотив известной песни «А парень с милой девушкой на лавочке прощается». Было там о том, как мы поступили в институт, как Володя захандрил, как он ушел, как заболел теперь в каникулы:

А заканчивалась песня так:

Потом он стал просто избегать общения с родителями. Семен Владимирович с опозданием раскусил тактику сына: «Володька — хитрый. Матери говорил, что он у нас, а нам говорил, что пошел к матери…» На самом же деле неделями жил у друзей. Но, в основном, пропадал в богомоловском драмкружке. Много репетировал, азартно мастерил декорации, придумывал костюмы.

Нина Максимовна знала, где его искать. Как-то забрела в особняк на Горького. Шла репетиция «Безымянной звезды»: Володя изображал крестьянина, который пришел на вокзал и требует у кассира билет, ему отвечают, что билетов нет, а он добивается своего… В спектакле «Не хлебом единым» Володя-мальчик играл пожилого помещика начала века, облаченного в халат. Мне казалось, говорила мама, это странным и смешным, в этом было какое-то несоответствие… Помню свое удивление, — настолько неожиданны были для меня все его актерские приемы. После репетиции я подошла к Богомолову и спросила: «Может ли Володя посвятить свою жизнь сцене?» — «Не только может, но должен! У вашего сына талант».

Куда идти учиться? — такой вопрос Богомолову Высоцкий мог даже не задавать. Вчерашний выпускник мхатовской Школы-студии боготворил свой Лицей.

К вступительным экзаменам Владимир Богомолов посоветовал тезке готовить монолог Олега Баяна из «Клопа» Маяковского: «У тебя получится!»

— Смотрите!

Володя небрежным жестом вытащил из кармана ковбойки новенький студенческий билет и продемонстрировал собравшимся во дворе ребятам:

— «Читайте! Завидуйте! Я —…» Итак далее, как у Маяковского…

«Министерство культуры СССР.

Школа-студия им. В.И. Немировича-Данченко при

МХАТ СССР им. М. Горького.

Студенческий билет № 398

Фамилия — Высоцкий. Имя — Владимир. Отчество — Семенович.

Время поступления — 01.09.56 г.

Факультет — актерский.

Билет действителен по 24.01.57 г.

Дата выдачи — 01.09.56 г.

Директор — /подпись/»

— Ну, Вовка, молоток, поздравляем!

— Артист! — вздохнули девочки.

— Дай-ка взглянуть. Так, «Школа-студия имени Немировича-Данченко» — звучит. А вот это как-то не очень, смотрите: «…СССР им. М. Горького» — такое я впервые вижу. Как это понимать, а?

— Да ну тебя в баню!.. МХАТ имени Горького!

— Ты не виляй, ноги в руки — и чеши, пока в «Бакалее» еще чего осталось!

— Ладно, через полчаса у Левы.

«Поступал Володя честно, без всяких протекций, — заверял тогдашний лаборант кафедры актерского мастерства Школы-студии Борис Поюровский, которому доподлинно было известно закулисье вступительных туров. — За него не было никаких ходатайств. Он был ничейный. Поступал хорошо, никаких проблем не возникало…» Даже Саша Сабинин не сдерживал удивления: «Я поступил на актерский не сразу, а он — с первого раза!»

Хотя проблемы были, и серьезные. Экзаменаторов смущал необычный, непрофессиональный, как они выразились, голос абитуриента. В толпе болельщиков под стенами училища мама краем уловила отрывок разговора: «Это какой Высоцкий? Который хрипит?..» Комиссия на всякий случай направила Высоцкого на консультацию к врачам-специалистам. Профессор-отоларинголог выдал горемыке справку: «Голосовые связки в порядке, голос может быть поставлен…» А потом Владимир Семенович с улыбкой оглядывался в прошлое: «Считали, что у меня больной голос. Пока этот голос стал модным, прошло… целое десятилетие…»

Человек по духу «артельный», Высоцкий с первых дней занятий пытался поскорее вжиться в новую среду обитания, сам искал знакомств.

«Несколько человек были приняты раньше других, — рассказывала Марина Добровольская. — Ленинградец Вильдан, москвичи Ялович, Портер и Высоцкий. А поздно вечером объявили, что приняты Лена Ситко и я… И всем нам было велено прийти на следующее утро.

Кто-то слышал, что в залах Академии художеств на Кропоткинской открылась интересная выставка Павла Кончаловского. Айда? Студенты-новобранцы решили отправиться туда. Потом долго гуляли по Александровскому саду… Высоцкий и Ялович все время «хохмили». Но если Гена был смешным сам по себе, то Володя кого-то изображал, играл какой-то типаж…»

Таю Додину зачислили на курс последней, по дополнительному набору. Она стояла возле студии, еще не верящая в свое счастье, когда к ней подошел незнакомый паренек. Удивительно солнечный день, жарко, вспоминала Тая, а он — в таком толстом пиджаке — о, Господи, что за явление?

— Ты новенькая?

— Да, только поступила.

— Ну, расскажи, где ты, что ты, как ты?

Я ему рассказала немножко о себе: где училась, какая у меня семья. Володя говорит:

— А я вот бросил строительный и пришел сюда…

Нет-нет, в училище юный студент «любовей» с однокурсницами благоразумно не заводил, инстинктивно чувствуя, что добром это не кончится. Да и Лева с Толяном насчет этого предупреждали…

Хотя «кадры», безусловно, имелись. Аза Лихитченко, Роза Савченко, Луиза Неделько, Лола Евгенина, Вика Платова… Тут в одни имена можно было влюбиться! Но лучше поберечься. Хотя бы на первых порах…

Живший неподалеку от мхатовского училища литератор Анатолий Макаров практически каждый день встречал будущего Гамлета — «то на пороге почтенного этого вуза, то возле кафе, расположенного дверь в дверь через дорогу, то возле входа в «Бакалею», славную на весь микрорайон своим разнообразнейшим винным отделом. Надо признать, что в те годы… неизвестный никому и незнакомый мне студиец, мало мне нравился. Его нарочитая «понтярская» приблатненность не вызывала у меня симпатий. Тем более, что настоящие-то блатные, «загребные», «залетные», которых немало толклось тогда в окрестностях нашего переулка, не были моими героями. А уж тут-то я безошибочно чувствовал стилизацию. Правда, основательную, можно сказать, внутренне оправданную, не только в кепке «букле» с разрезом явленную и не в одной лишь лихо закушенной папиросе, но еще и в особой якобы боксерской шаркающей походке, и в нагловато-вызывающем, «глотническом» взгляде, но все равно форсированную, шибающую тем самым ежевечерним театром, какой представляли в те годы все московские «плешки»…»