Юрий Сушко - Высоцкий. На краю

Исторический приказ Полякова Высоковский много лет хранил в своем домашнем архиве. Потом как-то показал Высоцкому, тот почитал и серьезно сказал: «Поляков — святой человек».

На семейном совете принимают решение: попытаться поступить в «Современник» — в то время театр № 1 в Москве. Высоцкого предупреждают: туда не поступают, а прорываются. Да-да, подтверждала Алла Покровская, уже работавшая в театре, его старая знакомая еще по занятиям в кружке Богомолова, поэтому, если хочешь пройти, Володя, готовься очень серьезно.

Показ в тогдашнем «Современнике» был сродни обряду древнеримской инициации, жестокой экзекуции. Изощренным ритуалом, рожденным юношеским максимализмом. Приятно было «отцам-основателям» театра почувствовать себя небожителями, верховными жрецами, ощутить на себе ласкающий тело и душу шелк тоги патриция, решающего судьбу гладиатора. Они, дети советской эпохи, еще свято верили в спасительную силу «коллективизма», в справедливость «большинства». Им казалось, что с помощью голосования можно разрешить все на свете вопросы. От приема в труппу актера до осуждения сталинизма.

«Поступающий, — вспоминал былые годы старожил «Современника» Михаил Козаков, — играл, как правило, в фойе театра. Сидит вся труппа — худсовет, главный режиссер. Поступающий лишен привычной атмосферы спектакля, беспристрастного зала, естественных его реакций… А на втором туре… — что-нибудь из репертуара «Современника», актеры которого решают его судьбу».

Высоцкий сразу был допущен на второй тур. Он выбрал отрывок из комедии «Третье желание» и роль Глухаря из пьесы «Два цвета». Эти роли в театре до него исполняли ведущие актеры — Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Выбрать именно эти две роли было со стороны Высоцкого, мягко говоря, безрассудством, считали искушенные люди. Куда вернее было наметить два слабых звена в цепи актерских работ «Современника» и продемонстрировать свое абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал, но решил идти напролом, пощекотать нервишки. Себе и коллегам-конкурентам.

«Сыграл, надо сказать, неплохо, — говорил Козаков, — но не блистательно — до наших ему и впрямь было далеко… Мы его не взяли, собственно, не по злобе, а просто не сумели разглядеть и понять».

Но потом случайно появился крошечный шанс зацепиться в этом театре. Его пригласили заменить Евстигнеева в одном из спектаклей. Конечно, в зале было полным полно родных, знакомых лиц. Сидела Люся, рядом был Лева Кочарян с Инной, пришли братья Стриженовы — Олег и Глеб, другие ребята.

«Он играл Глухаря так, как мог это сделать только он, — не скрывал своего восхищения Стриженов-младший. — Володя до мелочей знал жизнь своего персонажа, его подноготную — этого «блатного». Он не играл, не «перевоплощался» — он был, жил в этой роли. Делал все с таким блеском, с таким искрометным юмором, присущим ему, что невозможно было себе представить, что это ввод или дебют… Закатанный рукав пиджака, надвинутая кепка-малокозырка, штаны «пузырем», сапоги-«прохоря» с вывернутыми голенищами, хрипловатый голос, блатные ухватки. Клянусь: сто из ста, встретив его на улице, ни секунды бы не засомневались в его социальной принадлежности. Перевоплощение было настоящим. Володя ничуть не выпадал из ансамбля, а наоборот — очень органично вписывался в уже сложившийся коллектив… Впечатление было такое, что это не ввод, что Высоцкий репетировал эту роль со всеми вместе от начала работы над спектаклем и до премьеры. Несмотря на яркость рисунка образа, он не «наигрывал», не «пережимал» — был естествен… Никогда я не видел столь блистательного дебюта. Мы были в полной уверенности, что он уже там, в театре, — уже принят в труппу. Поздравляли с тем, что он наконец нашел свой театр, свое место. Все за него радовались. Оказалось — напрасно. Володю не приняли. Я не знаю, какими соображениями руководствовался худсовет, поскольку к игре его… претензий предъявить, на мой взгляд, было невозможно».

Ну, не пришелся ко двору. Человек не злопамятный, а памятливый, Высоцкий через несколько лет иносказательно намекнет художественному руководителю «Современника» Олегу Ефремову об их несостоявшемся творческом альянсе:

Стало быть, осталось одно — кланяться в ножки Борису Ивановичу Равенских, каяться во всех смертных грехах, проситься обратно. Гримироваться под Лешего, точно помнить свое место в строю безымянных немых героев. Смирил гордыню, семью кормить надо.

Летом опять гастроли — и надо же, опять Урал, опять Свердловск, знакомые места. И та же старая песня в исполнении Бориса Ивановича.

«У них постоянно возникали какие-то споры, творческие и нетворческие. Борис Иванович был поборником жесткой дисциплины, — дипломатично объяснял ситуацию коллега Высоцкого Александр Стрельников. — Володя работал всегда с исключительной самоотдачей, но при условии, если он делал дело, которое понимал и принимал. А у нас… он не имел творческой реализации и, как следствие этого, мог порой относиться к службе в театре, скажем, без должного почтения…»

В труппе знали: «Уступать Высоцкий не любил, да и не умел — тормозов у него в ту пору было мало. Когда у них с главным режиссером возникали разногласия (назовем это так), то нам приходилось Володю отстаивать.

Периодически Равенских отстранял Володю от репетиций и спектаклей, но через несколько дней обычно сам же возвращал его обратно… Володя ушел от нас, когда театр был в Челябинске…»

После того, как ему предложили место редактора в литчасти театра.

Пропало лето. Добро, хоть Левка Кочарян в очередной раз выручил, пристроил в съемочную группу Александра Столпера, который под Истрой снимал натуру для «Живых и мертвых». Условия были сносными — жили в пионерлагере, зарплата шла плюс суточные. А роль? Так, какой-то «веселый солдат» в ничтожных трех эпизодах. Хорошо еще, Игорь Пушкарев халтурку придумал — проводить «встречи со зрителями». В местном клубе выступить, рассказать «о творческом пути», в каких фильмах снимался, пару баек киношных надо обыграть, спеть что-нибудь. Негусто, но платили. А в воинских частях от пуза кормили и поили.

Опять настал период «взапчит», только теперь уже — фантастики. От Лема и братьев Стругацких до альманахов «Эврика». Однажды по случаю купил книжку с замечательным названием «Физика звездного неба» Шкловского. Автор, оказалось, астрофизик, пишет о внеземных цивилизациях. Но уж больно мудрено. Только все равно эти «тарелочки», НЛО, пришельцы здорово будоражили. Он даже в любви Люсе признаваться стал по-иному: «…ты как Альфа Центавра из прочитанной мною книги «Магеллановы облака». Там звезда ужасно яркая и красивая».