Юрий Сушко - Друзья Высоцкого: проверка на преданность

Дневниково-исповедальный тип повествования способствует общению с бумагой. Тому, что вы своим мыслям находите словесную форму. Вы вспоминаете диалоги и пытаетесь их записать. Это тренинг… Я довольно долго вел дневник. Лет десять, если не больше. Перестал, когда Володя Высоцкий умер. Но все же иногда вспомнишь какой-то разговор, придешь, запишешь…»

Вгиковское общежитие начала 60-х… Дом родной, в котором продолжались дискуссии, споры, витали соблазны, бушевали страсти. Когда Владимир Высоцкий, желанный гость здешних посиделок, пел о доме в Каретном ряду, то слушателям казалось, что это все-таки об их родимой «общаге»:

Да нет, не все, разумеется, было так уж безоблачно и мирно. Но вот что удивительно — к любому конфликту, скандалу, пьянке, драке, которые время от времени здесь возникали, неизменно оказывались причастны сценаристы — «габриловичевские» ученики. «Казалось бы, будущая профессия предполагает иной образ жизни, спокойный, усидчивый. Так нет ведь! — поражались преподаватели. Может, к старичку Габриловичу стоит присмотреться, чему он там их учит?..»

Ну, а сердечные увлечения, как без них? В те годы Эдик был безнадежно влюблен в студентку актерского факультета Катю Васильеву, необычная внешность которой взорвала мужскую половину ВГИКа. В рыжей челке и дерзком взгляде Кати не было ничего, о чем можно было бы сказать — миленькая, хорошенькая. Она настолько выламывалась из привычных рамок, не укладывалась ни в какие стандарты, что на вступительных экзаменах один из преподавателей шепнул коллегам: «Девица, слов нет, талантливая, но внешние данные! Она даже хуже Раневской!».

В один прекрасный день Эдик пришел к Кате с «серьезными намерениями». Но услышав категорическое «нет», выдал от отчаяния: «Тогда выходи за Сережку Соловьева, он тоже в тебя влюблен. Пойдешь?» — «А вот и пойду!» — ответила Катя. Жених Соловьев во время «сватовства» находился в Питере. Новость о помолвке Эдик сообщил ему по телефону…

В компанию Левона Кочаряна на Большом Каретном Володарского привел сокурсник Владимир Акимов. Там команде строгой и взыскательной Эдик показался обаятельным парнем, крепким, сильным, словом, бойцом!

И вскоре он на деле доказал свои бойцовские качества.

День выпал удачным. Сначала «Гаврила»-Габрилович поставил ему «пятерку» по мастерству, а потом оказалось, что в кассе дают стипендию. Чем не повод?! Компанией отправились в «Интурист». Но! В разгар веселья Эдику не приглянулся парень, который нарезал круги по залу и явно кого-то высматривал. Слово за слово, и возникла драка. Потом, уже в милиции, выяснилось, что Володарский набил морду дружиннику, выполнявшему спецзадание — осуществлял наблюдение за американцами, отдыхавшими за соседним столиком.

Соответствующая бумага поступила в институт.

Для начала хулигана решили исключить из комсомола, куда он в армии все же поступил. Актовый зал ВГИКа был забит битком, вспоминал Эдуард свою трагикомедию. Ор стоял кошмарный. Но загодя прописанный сценарий собрания сломал Олег Видов с актерского факультета, чего от него никто не ожидал. Он сказал: «Вы что, с ума сошли? Это лучший ученик Габриловича, вы же ему судьбу ломаете». Лариса Лужина тоже вступилась…

Незваных «адвокатов» попытались вразумить: «Он избил дружинника! Где пьянки, драки, там везде Володарский! Какой он сценарист — он отпетый хулиган. Сценарист — это человек, который должен будет воспитывать людей, а чему он может научить?!». Потом какая-то студенточка ляпнула, что нарушителя надо посадить на десять лет. А заведующий военной кафедрой, полковник-отставник, и вовсе заявил, что на фронте таких стреляли.

В общем, исключили Эдика из комсомола. Хорошо, хоть не посадили.

— Ректор Грошев меня вызвал, — друзьям на Большом Каретном рассказывал Володарский. — Мрачный, но славный такой человек, и говорит: «Исключить тебя из института я должен. Ты знаешь, поезжай-ка, поработай где-нибудь подальше. Привези характеристики. Но только, чтоб не ты их сам писал, а чтоб люди написали, что ты действительно хорошо работал, проявил себя».

Так Володарский вновь оказался в Заполярье, стал бурить скважины. Отработал год. На прощание пьяные буровики дружно сочинили ему такую характеристику, что ректор ВГИКа едва не прослезился: «Сам писал? Что ж так ошибок-то много? Ну ладно, иди в партком».

В общем, восстановили. Он даже догнал свой курс, сдав за одну сессию сразу три. Только тем и занимался, что бегал по экзаменаторам. Габрилович с ужасом смотрел на своего ученика. Зато веселился тот самый Серега Соловьев с режиссерского: «Эдюля наш прямо Ломоносов. Смотрите, как бежит!».

Пятый курс для сценаристов считался свободным — выпускники должны были написать дипломную работу. Володарский написал сценарий «Яма» (нет, не по Куприну). Когда закончил, набравшись нахальства, подкараулил в институтском коридоре режиссера № 1 отечественного кино Сергея Герасимова:

— Сергей Аполлинариевич…

— Да, — мастер угрюмо, не мигая, уставился на молодого человека, осмелившегося остановить его, живого классика. — Простите, не имею чести…

— Я студент-сценарист с курса Габриловича.

— Очень интересно, — похвалил Герасимов. — И что вы от меня хотите?

— Чтобы вы прочитали мой сценарий, — окончательно осипшим голосом пролепетал Володарский, будучи уверен, что мэтр пошлет его куда подальше. Герасимов был безумно занятой человек: снимал кино, сочинял сценарии, преподавал, заседал в президиумах, был худруком объединения на студии Горького. И казался небожителем. Но тут…

— Ну, давай. — Только и сказал Сергей Аполлинариевич. Свернул сценарий в трубочку, сунул в карман пиджака и пошел дальше. Напоследок обернулся: «Звони».

Володарский был ошеломлен.

Выждав месяц, позвонил, предчувствуя, что Герасимов сейчас скажет: «Ну, знаешь, голубчик, я еще не успел прочитать». Но услышал неповторимый, рокочущий баритон: «Как же, прочитал. Слушай, а ты что, сибиряк?» — «Да нет» — «А откуда так деревню хорошо знаешь?» — «Так я на Урале, на Севере работал буровиком, в партиях геологических… А что мне теперь делать, сценарий забирать, что ли?» — «Как забирать? Я его отдал на студию. Ты уж, любезный, звони туда, выясняй, когда у тебя там худсовет».

Ноги у Эдика стали деревянными.

Художественный совет вначале напоминал судилище: этот сюжет явно не из нашей жизни, как это так, отец убивает сына, он что, Иван Грозный, что ли?.. Но тут, покашливая и поглаживая лысину, в зал вошел Герасимов, и оппоненты осеклись.