Ариадна Борисова - Метроном

– А крылатые человечки?

Алеша презрительно скривился:

– Ребенку поверила!

– Силавечки холосые, – сдвинула бровки Викша.

Дедушка, смеясь, подхватил ее на руки:

– Пойдем-ка баиньки, мудрый мой несмышленыш!

Когда сестренка уснула, я кое-что заметила в саду. Я заметила в зарослях ирисов голубую рубашку Алеши и, конечно, подкралась с огорода посмотреть, чем он там занимается. А вот чем: осторожно придерживая на ладони стрекозу, мой почти десятилетний дядька сосредоточенно изучал ее сквозь дедушкину лупу.

В огород пришел дедушка с ведрами и понятливо шепнул:

– Человечков разглядывает.

Шепнул-то шепнул, но громко.

Дедушка оглох после контузии в бою под Ржевом и носил слуховой аппарат, который в шутку называл «соловьем-разбойником». Не всегда исправное устройство имело обыкновение пронзительно свистеть в самые неожиданные часы. Например, на совхозных собраниях. Народ к свисту привык и, если кто-нибудь чужой начинал возмущаться, его успокаивали: «Не обращайте внимания, это «соловей-разбойник» Александра Степановича хулиганит».

Алеша обернулся и тоже отправился за ведром.

– Деда, а почему ты назвал Викшу мудрым несмышленышем? – спросила я.

Он усмехнулся в усы:

– Ты тоже еще бываешь мудрым несмышленышем, и Алеша, гляжу, пытается вспомнить.

Дед явно увильнул от ответа.

Мы молча таскали воду: я – пластмассовым ведерком, Алеша – цинковым ведром, а дедушка – двумя на коромысле. Вопросов только прибавилось, но я трудилась молча и за работой забыла о мудрых несмышленышах.

К 1 сентября цветочный садик опустел. Бабушка, как всегда, раздала цветы соседским ребятам. Бывало, ученики дарили ей букеты с ее же ирисами, какие в деревне не росли больше ни у кого…

Составили красивый букет и мне.

Я подарила его первой учительнице и была полна приятных надежд, но очень скоро разочаровалась в учебе. Нет ничего ужаснее, чем учиться в школе, где твой папа работает директором, мама с бабушкой – учителями, а дедушка вообще начальником над всеми школами района – инспектором отдела народного образования.

Туда не ступи, сюда не лезь, это не вздумай, то не смей!

Нет, школа мне категорически не нравилась.

Когда мне исполнилось семь, случилось замечательное событие: все семейство в одно время собралось под отчим кровом. Из разных городов приехали старшие дядья с женами и детьми, тетя с мужем и дочкой.

Целую неделю были вместе!

Дедушке исполнилось шестьдесят пять лет.

Радостная бабушка носилась по дому, волшебным образом находясь сразу везде: вынимала из уличной печи жаром пышущие противни с могучими ковригами хлеба, с кем-то беседовала, кого-то слушала; колдовала над огромной кастрюлей с «сибирским» борщом из мясного ассорти, утирала детские носы и слезы; проверяла, готов ли якутский деликатес – прослоенные жирком жеребячьи ребрышки (не дай бог переварить!) и всех старалась приласкать словом, улыбкой, ладонью…

Так и реяло, так и витало повсюду пушистое среброкудрое облачко над бабушкиной головой.

Большой сильный дед хватал старших внуков в охапку:

– Ну что, будем летать?

Восемь галчат с визгом и хохотом повисали на его распахнутых руках, он тоже смеялся и, будто сорванная с крепей ожившая карусель, кружил нас вихрем по всему двору… и мы летали… летали!

Бабушка, боясь приблизиться, тоже кружилась вокруг, как спутник по орбите, и тонко кричала:

– Саша! Ты их уронишь, Саша! Они ж покалечатся, Саша! Саша, не надорвись!!!

Мы гроздьями падали на мягчайшее покрывало из упругой «воробьиной» травки – ее, кажется, специально высеивали весной во дворе.

Ни разу никто не ушибся.

В эти дни, полные смеха, ароматов стряпни, разговоров и песен, мы знакомились с семейными легендами, слушали – когда мельком, когда частями – не для наших ушей предназначенные рассказы о превратностях жизни, о чьих-то удивительных судьбах и редкой любви, расспрашивали дедушку о войне и победе…

Вечерами он зажигал на веранде свечи. Семья рассаживалась за столом на старом диване, скамьях и стульях. На стенах, за нашими спинами, бродили зыбкие тени. Многослойные, они умножались, толпились, накатывали одна на другую.

Может быть, посмотреть на своих потомков слетались души предков? Разношерстное население: казаки сотника Бекетова, «пашенные» крестьяне, смешавшиеся с якутами и эвенками, царевы ямщики, ссыльные старообрядцы, а также грузины и евреи, занесенные сюда политическим смерчем.

Поводов для грусти в большом роду хоть отбавляй, но грустили, очевидно, без детей. Ужиная бабушкиными бесподобными пирожками с брусникой, взрослые собирали в копилку веселых баек недавние истории.

Хохот стоял…

Вспоминали, как мама примеривала в учительской корону Снегурочки, а тут звонок. Так и провела урок в короне, недоумевая, что смешного нашел класс в ее «sprechen Sie Deutsch» (она преподавала немецкий). А дядя Миша, учитель истории, во время весенней охоты на водоплавающую дичь не спал несколько дней и, рассказывая ученикам о войне с поляками, вдруг пополз между партами. Ребята перепугались:

– Что случилось, Михаил Александрович?

– Тихо вы! – прошипел он. – Не видите – сели!

– Кто сел – поляки?..

– Какие поляки?! Утки!

За малым исключением, все в семье Габышевых, включая зятьев и невесток, были учителями. Потом поддержали династию некоторые внуки и правнуки. Мы с Викшей как-то взялись считать годы общего педстажа и сбились на числе около семисот.

Кстати, маме в замужестве не пришлось менять фамилию – она у них с папой одна. Дореволюционные миссионеры крестили людей из улуса в улус целыми наслегами и не утруждались изобретением разных фамилий.

Так вот, дяди-тети подтрунивали друг над другом, и родителям доставалось. По негласному уговору ни словом не упоминался только свежий случай – бабушка могла обидеться.

В начале лета дед ездил на курорт и привез массу фотографий. На двух групповых снимках возле деда обнаружилась одна и та же дама.

– Симпатичная женщина, – сощурилась бабушка. – Кто такая, Саша?

– Это Нина Васильевна, учительница из Иркутска, – пояснил дед без задних мыслей. – Соседка по санаторию.

Бабушка промолчала, но что-то, почудившееся ей недосказанным, приняла к сведению.

Новосибирцы дядя Вася с тетей Лилей привезли бабушке электрическую плиту на ножках – по той поре большую редкость в деревне. Распаковали коробку с сюрпризом, позвали бабушку, предвкушая ликование и триумф. Она коротко вскрикнула, всплеснув руками. «От счастья», – решили довольные дарители. Плита была белоснежная, с четырьмя конфорками, с вместительной, под стеклом, духовкой в два противня…