Евгений Попов - Водолечебница «Счастье»

– Ну, что ты боишься, дура? – сказал пуховый барабанщик. – Ты не бойся.

Барабанщица молчала.

– Ты не бойся, лапушка, – сказал барабанщик, который был бойкий. – Я не намазался дегтем, я не намазался медом. Я облился водой, и тебе будет легко отмыть меня. Ты хочешь меня отмыть?

– Хочу, – ответила женщина.

Она вылезла из-под завалинки и забормотала: «Хочу, хочу, хочу».

И они вернулись в дом. Барабанщик обнял барабанщицу. Она нагрела воды в большом баке. Вылила воду в корыто и стала отмывать барабанщика.

А он сидел в корыте и пускал ртом мыльные пузыри, чтобы барабанщица не плакала, а смеялась.

Старым советским людям сразу же становилось понятно, что название этого рассказа было навеяно песней полузапрещенного тогда Булата Окуджавы, где есть такие слова: «…где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?» Ну а Расул Гамзатов (1923–2003), дагестанский советский поэт, лично мне симпатичен, хотя я и не был с ним близко знаком. Когда меня вышибали из Союза писателей в 1979 году, этот аксакал пребывал на секретариате Союза писателей в состоянии легкого алкогольного опьянения и время от времени восклицал с акцентом во время моей перепалки с противным партийным чертом Феликсом Кузнецовым и другими писательскими начальничками: «Ай, молодца! Хорошо сказал! Принять его обратно писателей союз!» – «Заткнись, пьяная морда!» – шипели ему коллеги. Вели секретариат великие С.В. Михалков, сочинитель гимнов, и Ю.В. Бондарев, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и двух Государственных премий СССР. Михалков он и есть Михалков, а Бондарев меня поразил тем, что, слушая меня, изображал из себя глухонемого, как Король или Герцог в книге Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна». Осуждающе качал головой, гримасничал, хватался за лоб, лучше меня понимая, что все сказанное протоколируется и в дальнейшем может навредить его ИМИДЖУ – в той или этой жизни.

Бог с ним, я его уже простил и надеюсь, что это взаимно, как некогда пелось в советской песне на слова К.Я. Ваншенкина, который на этом, единодушно голосовавшем сборище, не присутствовал в отличие от будущего светоча демократии Д.А. Гранина, тоже Героя Социалистического Труда, слова которого о том, что мне в Союзе писателей делать нечего, я с целью литературного самообразоваиия запомнил на всю жизнь. Еще там был какой-то активный Шундик, но это я вообще не знаю, кто такой… И «поганое ведро» – это не моя выдумка, так у нас в Сибири именовали то, что в Европейской России зовется «ведром помойным».

Так что вот, значит, «проснулся я знаменитым» в 1976 году и меня стали наперебой приглашать в журналы, из которых мне раньше годами присылали стандартные, как под копирку, ответы, суть которых с различными вариациями сводилась к тому, чтобы я побольше читал советской литературы, учился у классиков и не концентрировался «на теневых сторонах нашей действительности». А тут я принесу пяток рассказов, и меня даже обнимают. Но когда приду через месяц за ответом, на меня смотрят умоляюще и говорят: «Женя, ты же понимаешь, что напечатать это невозможно. Принеси что-нибудь ПОЛЕГЧЕ». Ну, я и следующую порцию прозы тащу, у меня тогда рассказов штук двести было неопубликованных. И с новыми рассказами та же история, а 200 если разделить на 5, то получается 40, и выходит, что я раз по сорок обегал все эти знаменитые редакции, после чего пришел в натуральное отчаяние и стал всерьез размышлять, как бы мне все-таки изменить жизнь к лучшему.

То есть на Запад я совершенно не стремился. Страна моя здесь, русский язык мой здесь, читатели и читательницы здесь. Зачем мне ехать и куда – ведь оттуда нет возврата, ибо Советский Союз, страна строгая, и проводы новых ОТЪЕЗЖАНТОВ в Шереметьевском аэропорту проходили примерно так же, как нынче проводы в крематории. Створки смыкаются, и больше мы с тобой, дорогой друг, никогда в этой жизни не увидимся. Не то что сейчас, когда у каждого загранпаспорт, а людям все, видите ли, плохо, все свободы им не хватает, кругом, по их мнению, видите ли, тоталитаризм. Тут невольно вспоминаются стихи поэта Николая Олейникова, которого в 1937 году большевики расстреляли ни за хрен собачий, поставив ему фальшивый диагноз «участник контрреволюционной троцкистской организации». Да… Больше делать было нечего Николаю Макаровичу Олейникову в 1937 году, как вступать в какую-то идиотскую организацию! Тьфу, кретины! Хоть бы что-нибудь более художественное придумали…

Вам «сахар и мыло» выдали? Выдали. Не расстреливают, как Олейникова. Не судят за тунеядство, как Бродского. Не высылают в Горький, как Сахарова. Церковь вам восстановили. Разрешили модернизм и «салоны красоты». За книжки больше на Лубянку не тягают, пишете, черт знает что, Путина ругаете, по всему миру вольно шастаете, «от Суоми до Китая», как некогда пел бард и романтик 60-х Владимир Туриянский, которому 21 августа 2015 года исполнилось восемьдесят лет.

Так нет, вам теперь подавай «селедок с крупой», чтобы У НАС было лучше и демократичнее, чем У НИХ. Да не будет такого никогда, молите Господа нашего Иисуса Христа, чтобы последнее, как у кулаков в начале 30-х, не отобрали из тех свобод, что в начале конца «перестройки» свалились ни с того ни с сего на головы обывателей, которые для этого даже пальцем не шевельнули. Разве непонятно образованному человеку, что всегда и везде правили, правят и вечно будут править негодяи, отличающиеся друг от друга лишь процентом свершаемых ими мерзостей, который колеблется от 5 % до 99 %. Ну а какие страны в какой находятся степени маразма, сами решайте, мне лишних неприятностей не нужно, жизнь моя и так сложна, как у Гамлета, который под большевиками и «демократами» не существовал, но тоже, знаете ли, имел проблемы.

То есть меня как не печатали, так и не печатали, и была лишь одна у меня отрада, что теперь я стал «тот самый Попов, у которого два рассказа были в «Новом мире» с предисловием Шукшина».

Нет, и другая у меня была отрада. Я жил тогда в городе Дмитрове Московской области, обменяв трехкомнатную квартиру в центре города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, на четвертушку шлакобетонного барака в рабочем поселке завода фрезерных станков, которому острые на язык аборигены дали название «негритянский поселок». Потому что из всех достижений цивилизации ХХ века там имелось лишь электричество. Сортир был на три барака один, газа не было даже баллонного, Интернет еще не изобрели. Я там был очень доволен жизнью, как мещанин, и счастлив. Много читал, писал, ходил по субботам в баню. Необходимые для существования деньги зарабатывал трудом, не имеющим никакого отношения к литературе и словам, ее составляющим.