Валерий Бочков - Ниже нуля по Фаренгейту

Я опустился на колени, обнял ее за плечи. Она всхлипнула, уткнулась мне в шею. Я сидел спиной к реке, не видеть эту проклятую полынью уже было облегчением. Моя рука механически гладила Ритину куртку.

– Как я скажу ее матери? – я ощутил на шее горячее дыхание Риты. – Господи…

Я прижал ее к себе еще плотнее, будто это могло что-то изменить.

– Отец умер в прошлом году, – Рита шмыгнула носом. – Мать совсем расклеилась. И она взяла ее к себе. К себе жить взяла. Мать нестарая… Сколько ей? Просто расклеилась… Совсем. Господи…

Рита заскулила, совсем по-детски. Мне этот детский плач показался смешным – и я подумал, что схожу с ума.

– А я в детстве тоже почти утонула. Почти… – проговорила Рита мне в шею. – Там озеро было… Мы с сестрой на баллонах плавали. Такие резиновые, черные, от машин. А потом…

Она замолчала, мне казалось: я слышу шорох, с которым снег ложится на землю.

– Это не страшно… и не больно, – продолжила она. – Сначала страшно, когда еще хочешь жить. Тут очень важно вовремя понять. Понять и решить. Я так все отчетливо помню… Опускаешься, будто паришь. Плавно, плавно, плавно. А сама невесомая, словно тебя уже и нет. И звуки тают, едва доносятся. Кто-то кричит, собака лает… Сквозь воду небо видно, облака, солнечные зайчики по волнам. А тебя уже нет. Вообще…

Она прерывисто вдохнула и сказала тем же тоном:

– У меня ноги окоченели.

Я никогда раньше этого не делал. Наверное, сработала генетическая память. Я быстро расшнуровал ее ботинки, стянул вместе со снегоступами. Снял носки, сунул их себе за пазуху. Зачерпнул снег, растер пятки. Потом начал тереть шарфом. Рита молча наблюдала, словно это происходило не с ней, а с кем-то посторонним.

– Лучше? – спросил я, завязывая шнурки.

Она кивнула.

– Надо идти, – я встал, натянул перчатки.

Она поднялась, огляделась.

– А куда?

Я тоже огляделся.

Начало смеркаться, берег, река, заснеженный лес – все вокруг из белого стало лиловым. Я украдкой взглянул на часы.

– Надо найти наши следы, – уверенно сказал я, подумав, что через час тут будет непроглядная тьма. – И по следам выйти на шоссе.

– Стемнеет. Мы не успеем.

– А если не успеем, то переночуем в лесу. И выберемся утром.

– В лесу? Переночуем?

– Да.

– Ноль градусов. По Фаренгейту. Ты представляешь себе эту температуру?

– Да! – упрямо повторил я.

– И как же ты собираешься ночевать?

– В снегу!

– Ах, в снегу! Отлично! В снегу…

– Да. Мы наломаем ельника, сделаем подстилку и шалаш. Сверху завалим снегом – для тепла.

Рита подозрительно поглядела мне в глаза.

– Ты правда знаешь – как?..

– Конечно, – уверенно соврал я. – Сколько раз ходили в лыжные походы. С ночевкой. Плевое дело. И у нас под Москвой морозы покрепче ваших будут. Там такие минусы стоят! И не по Фаренгейту вашему. Пошли?

Рита доверчиво кивнула.

Следов мы не нашли, их засыпало снегом.

Я продолжал быстро шагать вдоль берега, изредка оборачиваясь. Рита едва поспевала. Все вокруг казалось совершенно одинаковым, я пытался вспомнить: в каком месте мы вышли из леса к реке. Оставалась надежда, что под деревьями можно будет найти нашу тропу.

– Игорь!

Я остановился, оглянулся.

– Мне кажется… – запыхавшись, крикнула Рита. – Мы прошли то место… Ты точно помнишь?

Я уверенно кивнул. Я был уверен, что мы заблудились.

– Все правильно! Пошли, пошли!

Свежий снег был легким, будто сахарная пудра. Мне казалось, что я чувствую, как падает температура, на ворсинках шарфа белел иней от моего дыхания.

Я даже не заметил, когда кончился снегопад.

Небо над рекой потемнело, в ровном сером цвете проявился розоватый оттенок. Где-то там, за облаками, солнце закатывалось за горизонт…

Я знал, что нужно свернуть в лес. Что нужно идти от реки, идти на юг. Что шоссе там, на юге. Но я боялся, что в лесу мы начнем ходить кругами и окончательно заблудимся.

Я боялся, что в лесу нас застигнет ночь.

А ночи мы не переживем.

Когда мне было двенадцать, я провалился под лед. Мой старший брат кормил диких уток – они почему-то остались зимовать в нашем пруду, – и Димка просто помешался на этих утках, на их спасении.

Это стало нашей миссией. Каждый день мы ходили к полынье и бросали им хлеб. Селезень был красавец с малахитовой переливчатой грудью, утка – пего-серая, так себе. Они нас узнавали, хлопали крыльями и забавно крякали. Иногда им удавалось поймать хлеб прямо с лету. Кстати, у утки это получалось получше, если честно, селезень был слегка туповат. Он подпрыгивал невпопад, гневливо бил крыльями по воде и громко ругался.

Полынья не замерзала, потому что там били ключи. Тем утром я бросал куски хлеба, подходя все ближе и ближе к краю. Лед проломился – и я ушел с головой под воду.

Ушел моментально, как кирпич. Не было ни треска льда, ни процесса падения.

Могу уверенно сказать, что это было самое страшное испытание в моей жизни.

И дело тут не в возрасте, а в готовности – принц Гамлет был прав на этот счет. Ужас состоял в моментальности – у меня не было той грации умирания, о которой рассказывала Рита, мой опыт больше напоминал удар молнии. Только без вспышки. Все мое существо превратилось в комок панического ужаса, ледяной холод и темнота парализовали меня, мысли и чувства отключились, остался лишь страх.

Смертельный страх.

– Игорь! – позвала Рита. – Погоди! У тебя телефон с собой?

Я остановился, обернулся – она тянула вверх руку с телефоном. Я начал рыться по карманам и обнаружил фотоаппарат Моники. Незаметно сунул его обратно. Нашел телефон.

– Ну что? – с надеждой спросила Рита.

Я помотал головой: сигнала не было.

– Мы заблудились? – Рита подошла и заглянула мне в глаза.

– Нет. Дорога там, – я указал в лес. – Я уверен.

– Ну, тогда пошли. Когда стемнеет, мы заночуем, а утром пойдем дальше.

– Пошли! – я быстро зашагал к лесу.

Я не мог выдержать ее взгляда, я не мог ей врать.

Но не знал, как сказать правду.

В лесу оказалось светлее, чем я ожидал. Я напоследок оглянулся: небо над рекой стало лиловым, облака куда-то утянуло. На другом берегу, над сиреневой кромкой соснового бора, зажглась бледная звезда.

Температура продолжала падать.

Я размеренно переставлял снегоступы, снег хрустел, за спиной мне в такт шагала Рита. Кончились елки, мы вошли в смешанный лес. Густой подлесок мешал идти, нам приходилось огибать сугробы, завалы, перелезать через упавшие деревья.

Двигаться строго на юг, повторял я, главное – двигаться строго на юг.

Не начать кружить!

Двигаться строго на юг!

Надо сориентироваться по звездам и двигаться строго на юг…

Я поднял голову – среди веток проглядывали тусклые точки ранних звезд. Я понятия не имел, что с ними делать, куда они движутся, в какую сторону вращается земля. Попытался вспомнить какие-то приметы – ничего, кроме мха на северной стороне деревьев, в голову не пришло. Я оглядел ближайшие стволы: там вообще никакого мха не росло.