Артем Драбкин - Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают

Старшина Грубер объяснил нам ситуацию. Что я думал? Я еще на какое-то время охотно остался бы в Вестфалии. В этот момент общей растерянности Фендезак, который стоял на правом фланге, выглянул из строя, посмотрел на нас, кивнул, промедлил одно мгновенье – и, не говоря ни слова, сделал пять шагов из строя вперед. Не спеша, но и без задержки за ним вышли мы – еще четыре командира – Петцка, Риппл, Зайдель и я. Мы были теми, кто пришел из 29-го танкового полка и кто частично с теми же самыми экипажами прошел Минск и Вязьму, Чудово, Шлиссельбург и Тихвин, Майкоп и Орджоникидзе. Только тот, кто тем утром стоял на плацу перед 9-м блоком лагеря «Сенне», может до конца понять эту сцену.

Пяти командирам, стоявшим перед фронтом роты, которые по инициативе Фендезака без всякой подготовки вызвались добровольцами на Восточный фронт, нужны были экипажи для их танков. Наш вопросительный взгляд на наши экипажи привел к тому, что спустя короткое время они оказались возле нас.

Хотя у нас у всех был опыт боев на Восточном фронте и мы знали, что нас ждет, но быть вместе было важнее.

Нам сказали, что мы поступаем в 503-й «тигровый» батальон, который все еще воюет под Ростовом. В конце марта мы приехали в Богодухов, где находился 503-й батальон. Батальон получил новое штатное расписание. Смесь из «Тигров», Pz-IV и легких Pz-III была признана неэффективной. Теперь в танковой роте было 14 «Тигров» – три взвода по четыре «Тигра» и два «Тигра» у командира роты. Нас, к сожалению, разделили. Фендезак, Риппл и я попали в 1-ю роту, Петцка во 2-ю, а Зайдель в 3-ю. В этой части мы оставались до конца. Из командиров танков выжил только я один.

Через Киев мы доехали до станции выгрузки – Богодухов, примерно в 60 километрах северо-западнее Харькова. Там собирался батальон, части которого все еще воевали на нижнем Дону. Мы были армейским резервом, нас должны были переформировать под новое штатное расписание и подготовить к летнему наступлению.

Приняли нас с ощутимым безразличием. По крайней мере в 1-й роте, в которую попали Фендезак, Риппл и я. Никакой встречи, никакого приветствия, командование роты ничем не интересовалось и не считало это необходимым. Мы очень быстро разобрались с тем, что происходит в этой роте. Командир роты был сменен во время боев на Нижнем Дону. Старшина – «мать роты» – был садистским ничтожеством. Унтер-офицеры были разобщены. В унтер-офицерском корпусе было пять штабс-фельдфебелей, то есть людей, прослуживших более 12 лет. Из этих пяти ни один ни разу не сидел в танке. Из простых унтер-офицеров трое были разжалованы за различные нарушения. Рядовой состав представлял собой испуганное стадо, попавшее под огонь в калмыцких степях. Людей, обладавших фронтовым опытом, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Как можно было отдать ценные, высокоэффективные танки в руки неопытных и находящихся под плохим руководством солдат? Первое, что сделал старшина роты, после того как мы прибыли, – попытался отделить нас, командиров танков, от наших экипажей. Мы должны были, как все унтер-офицеры, разместиться в лучших помещениях. То, что мы благодаря авторитету Хансика Фендезака остались вместе с нашими экипажами, в то время в 1-й роте было чем-то очень необычным. Мы также сочли невозможным то, что унтер-офицеры получали еду в полевой кухне без очереди или даже позволяли им ее приносить. С этим мы, командиры танков, начали бороться личным примером, и не без результатов. В конце концов от меня, как самого младшего по возрасту командира танка, потребовали отдать мой танк одному из разжалованных унтер-офицеров! Чаша моего терпения переполнилась! К счастью, Фендезак был хорошо знаком с одним из старейших офицеров роты, которому доверяло командование роты, и он смог этому помешать. Это послужило предвестником дальнейших событий. Экипажи остальных ротных танков начали осторожно искать контакт с нами. Началось «выздоровление 1-й роты». Значительная часть личного состава была заменена. К началу мая, когда нас перевели в Харьков и мы получили нового, хорошего командира роты, 1-я рота была уже более чем наполовину хорошей, годной танковой ротой.

Мы стояли в Харькове с конца апреля по конец июня 1943 года. Это был первый крупный русский город, в котором я задержался на столь длительное время.

Мы квартировали в Плехановском районе, на «Акерштрассе», в доме номер 7. На углу улиц стояли два дома, в глубине был третий дом, и в этом дворе стояли два или три «Тигра». Экипажи танков размещались в квартирах в этих домах у местного населения. Мы, на 114-м, жили в квартире сразу направо от входа во двор. Там были три комнаты, первые две заняли мы. Хозяин квартиры, через свою красивую, говорящую по-немецки дочь, объявил нам свое неудовольствие нашим появлением. Мы были удивлены его смелостью, сказали nitschewo и заняли помещение.

Потребовалось несколько дней, чтобы мы друг к другу привыкли. Сначала родители, потом дочь Людмила. Это была культурная семья. У меня была возможность увидеть их библиотеку, немецкие издания немецких классиков и русская литература в большом количестве. Из школы я что-то знал о Толстом и Достоевском. Здесь я в первый раз услышал про Гоголя, Лермонтова и Тургенева, который после войны, когда я «цивилизовывался», с его романом «Отцы и дети» стал моим любимым русским автором. Людмила и я стали друзьями. У нас были бесконечные дискуссии о войне, она была патриотично, прорусски настроена. Ей это могло навредить, но она мне доверяла. В моем танке всегда был шестой столовый прибор, его получили наши хозяева. Практически мы ели из одного котелка. На мой день рождения 28 июня мы еще были в Харькове, экипаж моего танка и семья Людмилы сделали праздник, это был самый сердечный день рождения в моей жизни. Экипаж моего танка долго не мог согласиться с моим «братанием», для нас было необычным иметь контакты, тем более хорошие, с представителями вражеской нации. Я гулял с Людмилой и непонятно откуда взявшимся фокстерьером, мы ходили на спортивный праздник батальона, в Шевченко-театр, война сделала паузу. Потом мы выступили на исходные позиции операции «Цитадель» у Белгорода.

«Тигр» ехал на фронт, я уступил свое место командира наводчику Вальтеру Юнге и сидел на корме танка абсолютно несчастный. Я был в первый раз в моей жизни влюблен так, что речь шла о смысле моего существования. Я серьезно думал о том, чтобы дезертировать и вернуться к Людмиле. У меня получилось еще один раз ее увидеть, еще до развала фронта, под предлогом посещения зубного врача в Харькове. И это было прощание навсегда. Я сейчас пишу это для Людмилы, я помню последнюю минуту нашего прощания, она поцеловали меня в глаза и сказала: «До свидания, Альфред».

Я буду это помнить до конца моей жизни, и моя жена, с которой я прожил 45 лет, понимает эту первую любовь. Я буду счастлив, если этот текст дойдет до моей любимой Людмилы, которую ее мама называла Люда или еще Мила.