Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель

А мадам Обер только улыбнулась:

— Вот видите? Смелость города берет, мадемуазель.

— И ты собираешься принять это предложение? — задыхаясь, прошептала Мися. — Если да, я еду с тобой.

Она всю жизнь мечтала об Америке. В Европе она уже все видела и в своей неподражаемой манере заявляла, что ей все это надоело. А если точнее, она узнала, что Серт ей изменяет с одной из своих учениц — с какой-то русской княгиней в изгнании, ни больше ни меньше, — и изо всех сил делала вид, что ничего не замечает, но явно была разочарована своим браком с ним, что и заставляло ее отчаянно цепляться за меня.

— Ты и сама могла бы стать кинозвездой, — сказала она. — Подумай только, сколько о тебе пишут в прессе, подумай о связях: ты всю Америку завоюешь, как Колумб. Они там монументы тебе воздвигнут.

— Монументы? — Я закатила глаза к небу. — Как это вульгарно!

На телеграмму я ответила, что сейчас у меня очень много работы и приехать в Лос-Анджелес я не могу, а сама на все лето отправилась с Бендором на яхте в морской круиз.

— Ну и что я должна увидеть?

Бендор приказал шоферу остановить машину, я сдвинула солнечные очки на кончик носа и посмотрела поверх темных стекол.

Все лето мы провели на яхте, курсируя по Средиземноморью, бросая якорь в каждом порту, где ему взбредет в голову, хотя такое, к моему неудовольствию, случалось довольно редко. Он любил, когда нас со всех сторон окружало синее море, линия горизонта где-то там, в бесконечности, но мне такое плавание казалось невыносимо скучным, хотя я ни разу не призналась об этом вслух.

Когда мы наконец бросили якорь в Монте-Карло, ноги мои от постоянной качки превратились в две вареные сосиски и меня все время тошнило. Мы сошли на берег, но сама мысль снова вернуться на яхту вызывала во мне такую дрожь, что я заявила, мол, мне нехорошо, похоже, за обедом поела несвежих устриц. И Бендор тут же повез меня по поросшим сосновым лесом горным склонам на вершину горы неподалеку от деревни Рокбрюн, откуда открывался потрясающий вид с одной стороны на залив Монако, а с другой — на итальянскую границу, причем за спиной у нас были припорошенные снегом склоны Альп.

— Это частная собственность, разумеется, — сказал Бендор, открывая ключом железные ворота.

Через рощу уже старых оливковых деревьев Бендор провел меня к просторной, но старомодной вилле, рядом с которой стояли два гостевых домика. Мы обошли вокруг дома, он что-то рассказывал, стараясь обратить мое внимание то на одно, то на другое, и у меня возникло чувство, что все это неспроста: он явно что-то задумал.

— Зачем мы сюда приехали? — прямо спросила я, остановившись у мраморного входа в виллу.

— Зачем? — переспросил он. — Да ни за чем, Коко, просто так. Почему ты спрашиваешь? Я лишь хочу показать тебе, что тут есть, вот и все. — Он немного помолчал. — Ну и как, нравится?

Я поджала губы. Полезла за портсигаром в карман широких хлопчатобумажных брюк.

— Прошу тебя здесь не курить. Хозяева этого не любят.

— Хозяева?

Некоторые признаки действительно говорили о том, что дом обитаемый, но в целом он выглядел совершенно ужасно, особенно эти потуги на стиль рококо.

— Так зачем мы сюда приехали? Ты что, собираешься снять его?

— Нет, — ответил он, упершись руками в бока и оглядываясь вокруг. — Купить. Для тебя. — От изумления я разинула рот, а он лишь усмехнулся. — Ого, вижу, мне удалось сделать невозможное: наконец Коко Шанель потеряла дар речи.

Я хотела было сказать, что не нужен мне никакой дом, тем более здесь, у черта на куличках, даже если все тут распрекрасно, а если бы и был нужен, то купила бы сама, но вдруг в голове зазвучал голос Боя: «Гордыня принесет тебе много страданий». И я сразу прикусила язык. Позволила ему продолжить осмотр виллы. И когда через несколько часов мы вернулись к машине, я улыбнулась и наконец смогла закурить.

— У меня много друзей покупает здесь недвижимость. На популярных курортах становится слишком людно. Мне подсказали имя одного местного архитектора, его зовут Роберт Стрейц, он реставрировал здесь одну виллу неподалеку. Я пригласил его на яхту на следующей неделе, на коктейль, ты не против?

— С какой стати я буду против? — ответила я. — Это твоя яхта и твой дом.

Неожиданно он взял меня за руку. Жест был столь внезапен, столь необычен для него (сдержанность на людях стала между нами предметом шуток), что я так и застыла на месте.

— Этот дом для нас с тобой, Коко. Я хочу, чтобы он стал для нас особым местом, нашим убежищем, где всегда можно укрыться от всего мира. Нам с тобой нужно такое убежище, место, которое принадлежит только нам. Думаешь, я не заметил, что ты чувствуешь себя не в своей тарелке, когда мы в море? — добавил он. — И конечно, тебе необходимо общество. Ну вот, если у нас здесь будет дом, пожалуйста, зови кого хочешь. Всем места хватит.

Это не было предложением руки и сердца, конечно, но говорил он от всей души, серьезно, даже торжественно, и я не могла отнестись к его словам небрежно. Но, целуя его в губы, я невольно подумала о том, что богатые люди частенько щеголяют своими любовницами, делая им дорогие подарки.

— Отлично, — сказала я, — пусть будет так. Пускай это станет нашим с тобой домом, но в таком случае, надеюсь, ты не станешь возражать, если я сама заплачу за него.

Владельцы продали мне виллу за миллион восемьсот тысяч франков. Такой суммы я еще ни разу в жизни никому не платила. Я встретилась с архитектором Стрейцем, и он мне сразу понравился: молодой, всего двадцать восемь лет, и очень застенчивый, но с прекрасными рекомендациями и, как демонстрировало его портфолио, рекомендации были даны не за красивые глазки. Он охотно согласился присмотреть за сносом главного здания и спроектировать новое в соответствии с моими пожеланиями, в том числе и сделать на нижнем склоне террасу для устройства бассейна.

— Я хочу, чтобы все было из лучших материалов, — инструктировала я его, — белые оштукатуренные стены, черепица ручной работы из местной глины и широкая парадная лестница.

Стрейц все записал, потом поднял на меня глаза:

— Мадемуазель имеет в виду какую-то особенную лестницу?

Бендор не принимал участия в разговоре и, расположившись в шезлонге поблизости, любовался природой. Он свое дело сделал: свел меня с недвижимостью, представил концепцию совместного дома на двоих, подальше от жизненных треволнений. А устройство всего остального предоставил на мое усмотрение. И все же я с минуту нерешительно смотрела в его сторону, а архитектор молча ждал ответа.

— Дайте вашу ручку, — сказала я Стрейцу. Он повиновался, я взяла его блокнот и написала несколько слов. Потом передала ему. — Это должно остаться строго между нами. Если вы скажете кому-нибудь хоть одно слово, я немедленно вас уволю и позабочусь о том, чтобы вы нигде больше не нашли работу. Я ясно выразилась?