Розмари Салливан - Дочь Сталина

Вскоре трехлетняя Ольга была принята в детсадовскую группу школы Стюарт. Стоило это дорого — полторы тысячи долларов в год. Хотя Принстон делился на старых и новых богачей, многие ученики в школе были из семей разных национальностей. Муж одной из учительниц вырос в коммунистической Польше и помнил пропагандистские фотографии Светланы, «маленькой воробушки», сидящей на коленях у отца — как пример горячо любимого ребенка для польских детей. Он находил ироническим, что его ребенок будет играть с внучкой Сталина.

Светлана и Милли Харфорд стали близкими подругами. Харфорд часто приглашала ее на обеды, где собирались умеющие молчать гости, но один из этих обедов навсегда остался в ее памяти. В этот вечер собрался узкий круг друзей:

Светлана рассказала хорошо известную историю о том, как на вечере у ее отца он и его друзья напились, а она уже спала или читала, но он вытащил ее за волосы на середину комнаты и сказал: «Пой и танцуй для нас». Это было очень-очень больно. Я думаю она начала говорить об этом, потому что мой муж попросил нашего сына, который увлекался «Битлз» и учился играть на гитаре, поиграть для нас. И Крис отказался. И Джим сказал: «Ну же, давай, Крис!» А тот ответил: «Нет, я не хочу этого делать!» Тогда Светлана встала и сказала: «Оставь его. Пусть он идет. Потому что, когда я была в его возрасте, мой отец выволок меня из угла, где я тихо сидела, и вытащил к своим товарищам. Товарищам-мужчинам. Он поставил меня на стол и сказал: «Танцуй!» И она показала нам, как танцевала. Она бросилась к вешалке с пальто, схватила оттуда шляпу и трость и начала танцевать. На самом деле она просто прыгала на полу и размахивала ногами.

Пока она танцевала, гости, перепуганные почти до сердечного приступа, смотрели на нее.

Светлана стремилась вести нормальную «американскую» жизнь. Дома всегда было много гостей: приезжали супруги Хаякава и ее старая подруга Руфь Биггс. Светлана приглашала на обед соседок. Заходили люди, с которыми она познакомилась в Ольгиной школе. Летом 1974 года Светлана устроила на заднем дворе вырытый в земле бассейн, заплатив за него в рассрочку. Она писала Розе Шанд, что они прекрасно провели лето на своем «маленьком частном пляже»: «У нас все время были гости — пары, одинокие люди, семьи, с детьми и без. Для нас это было несколько неожиданно и необычно, но все равно приятно». Но на следующее лето в июле начались проливные дожди, и бассейн погиб в этих потоках воды. На заднем дворе осталась только грязная яма, как после бомбежки. Это было, по словам Светланы, «грустно, но ничего страшного». «Многие люди в этот день пострадали гораздо сильнее». У нее был истинно русский стоицизм: никто не должен рассчитывать на то, что что-то будет вечным.

Но Светлана так полностью и не смогла освободиться от страха. Она стала получать гораздо меньше писем, чем раньше. Теперь их было не больше десятка в день. Некоторые огорчали ее. Один мужчина хотел знать, почему ее отец так обращался со своим народом, но даже она, дочь Сталина, не знала этого. Она написала Джейми (своему куратору в ЦРУ), что шестого ноября, сразу же после их разговора — они созванивались регулярно — она получила просто ужасающее письмо от какой-то женщины из Рима, которая представилась как профессор университета. «Я привыкла к тому, что меня оскорбляют, пусть продолжают в том же духе. Но она ругала Ольгу. Это, я думаю, лежит уже вне всякой политики — просто какое-то звериное чувство». Мысль о том, что кто-то может навредить Ольге, заставляла Светлану дрожать от страха. Она сказала Джейми, что в Аризоне чувствовала себя в большей безопасности — там она жила изолировано. И зачем только она вернулась в Принстон?

Были у Светланы и другие беспокойства из-за маленькой Олюшки. В детском саду все считали девочку прекрасным ребенком, живым, любознательным, с красивыми черными глазами, но Ольга не говорила. Светлана обратилась к логопеду, который попросил ее заполнить вопросник. Пока врач читал ответы, его лицо все больше бледнело. Светлана сделала выводы: «Родители Ольги были старыми. У моей матери был нервный срыв, и она покончила с собой. Мой брат был алкоголиком и умер от этого». Кажется, она вообще не упомянула, кто был дедушкой Ольги. Возможно, врач об этом и так знал. По крайней мере, он, явно нервничая, сказал ей привести девочку еще раз. Они проверят ей слух, может быть, ребенок ничего не слышит. Светлана вернулась домой в слезах: «Уж теперь-то они, без всяких сомнений, попытаются отыскать у моей дочери все признаки наследственных заболеваний». Но к тому времени, как Ольге исполнилось четыре, Светлана в возбуждении писала Аннелизе Кеннан: Ольга «продолжает говорить все время. Я еще не видела такого разговорчивого ребенка! Последнее, что она принесла из летнего лагеря в школе, было: «Мамочка, у меня в животике ребеночек! Когда кто-нибудь ест слишком много, у него в животике получается ребеночек!» Она была так уверена в этом, что я просто не знала, что сказать».

Светлана не верила, что КГБ оставил ее в покое. В июне 1974 года она получила письмо от Иосифа. Она никогда не говорила о его содержании, но почему-то не поверила, что оно пришло от сына, поскольку сообщила Аннелизе Кеннан, что посылала письмо на графологическую экспертизу вместе с образцами почерка Иосифа. Эксперты ответили, что письма написаны разными людьми. С точки зрения Светланы, кто еще, кроме КГБ, мог подделать письмо от сына? И зачем?

Она хотела настоящих новостей из Москвы. В том замкнутом мире, каким был Советский Союз, где почта подвергалась цензуре и государственная власть надзирала за всем, безопасный путь к ее детям был чрезвычайно запутан. Сосед Светланы с Уилсон-роад Роман Смолучовский в июле 1974 года был на конгрессе астрофизиков в Москве. Он вернулся с новостями о Кате, которой уже исполнилось двадцать четыре года. Она закончила геофизический факультет Московского университета и теперь преподавала. Катя была не замужем и жила со своей бабушкой, матерью Юрия Жданова, которую Светлана так ненавидела, что когда-то давным-давно жаловалась своему отцу, что их брак распался из-за того, что свекровь доминировала над всей их жизнью. Но Светлана успокаивала себя, что ее непрактичная Катя хотя бы не живет одна. У Иосифа была очень хорошая работа в одной из ведущих клиник Москвы. Светлана нисколько не удивилась, узнав, что он развелся. Ведь когда-то она предупреждала его, что он еще слишком молод, чтобы жениться. К тому же Светлана узнала, что стала бабушкой — у Иосифа был четырехлетний сын.

Ноябрь 1974 года был достаточно сложным для Светланы. Она писала Розе Шанд, что впала в беспросветную тоску, решив, что Господь покинул ее. «Все покинуло меня — даже слова молитвы ушли». Для Светланы ноябрь был черным месяцем смерти, месяцем, когда ее мать покончила с собой. Читая философа Дитриха Бонхеффера, она нашла нужные слова, чтобы описать то, через что ей пришлось пройти. Светлана говорила Розе, что испытала «кризис веры», «искушение Духа. Если вам не приходилось испытывать это, то пусть это с вами никогда и не случится». Когда опустошение от терзающего ее одиночества становилось невыносимым, Светлане оставалось только попытаться смириться с ним.