Розмари Салливан - Дочь Сталина

Дорогой папа…. Я буду ждать твоего разрешения прилететь в Москву. Ну только на два денечка! Я не знаю, есть ли у тебя время, поэтому не звоню… Еще раз крепко целую тебя, Сетанка.

Пятнадцатилетняя Светлана в своем письме по очереди становилась то раздражительной, то просящей, то наивной и, в конце концов, щедрой. Она была дочерью, боящейся за отца, который находится далеко и в опасности. У нее были свои намерения: она должна прилететь к отцу, чтобы повидать его. И 28 октября Сталин разрешил ей приехать в Москву. Это был день, когда бомбы попали в Большой театр, здания Университета на Моховой и здание Центрального комитета партии на Старой площади. Светлана нашла отца в его личном бомбоубежище, оборудованном лифтом, спускающимся под землю на девяносто футов. Это помещение полностью повторяло его комнаты в Кунцево. Стены, обитые деревянными панелями, сейчас были завешаны картами. В столовой стоял тот же самый обеденный стол с теми же самыми гостями за ним. Единственное отличие — теперь все они носили военную форму. Стол также был покрыт картами, по всей комнате тянулись провода. Сталин поддерживал постоянную телефонную связь с фронтом. Светлана, разумеется, мешалась под ногами.

В то время как миллионы жителей страны голодали в захваченных противником городах, жизнь в Куйбышеве текла до странности нормально. Эвакуированные из Москвы музыканты создали оркестр в филармонии и давали концерты. Седьмая симфония Шостаковича впервые прозвучала в Куйбышеве, а потом прогремела по всему миру. Война ощущалась как отголосок какого-то далекого бедствия. Больницы и госпитали были полны раненых.

В бывшем музее рядом с кухней оборудовали временный кинотеатр, и все смотрели кинохронику с фронта. Операторы снимали из окопов и сопровождали танковые атаки. Светлана видела бои на подступах к Москве. Она вскоре утратила свое наивное понимание войны.

Той весной в Куйбышеве Светлана сделала ужасное открытие, которое, по ее словам, перевернуло всю ее дальнейшую жизнь. Отец велел ей приналечь на английский, поскольку Великобритания и США были союзниками России, поэтому она читала все английские и американские журналы, которые оказывались под рукой: «Лайф», «Форчьюн», «Тайм» и иллюстрированные «Лондон ньюс». Однажды (ей только что исполнилось шестнадцать) она наткнулась на статью о своем отце. В ней упоминалось «не как о новости, а как об общеизвестном факте», что его жена, Надежда Сергеевна Аллилуева, покончила с собой в ночь на восьмое ноября 1932 года.

От ужаса ее сердце чуть не остановилось. Светлана побежала к бабушке с журналом в руке и потребовала рассказать, правда ли, что ее мать совершила самоубийство и почему это скрывалось от нее. Ольга подтвердила, что это так, и рассказала, что у Нади был маленький пистолет, подаренный Павлом, из которого она и застрелилась. Бабушка все время повторяла: «Ну кто бы мог подумать, что так выйдет?»

Марфа Пешкова вспоминала, что Светлана показывала ей журнал с этой статьей: «Я помню это очень хорошо. Она показала мне фотографию своей матери, лежащей в гробу. Она этого никогда не видела. И… она точно ничего не знала о смерти матери. Ходили слухи, что она умерла от аппендицита, или неудачной операции, или что-то еще в этом роде. Для Светланы это было настоящее потрясение».

Когда Светлана прочитала статью, она не хотела верить, но бабушка подтвердила, что все написанное — правда. Ее мать покончила с собой. И только она, ее дочь, об этом не знала. В душе девушки поднялся гнев на мать, бросившую, предавшую ее. И она обратила этот гнев против отца. Она знала, каким он может быть. Она видела его злым, даже жестоким. Она была уверена, что эта жестокость довела мать до самоубийства. Она превратила свою преданную любовь к отцу в воспоминания о матери. Но, как и всем детям родителей-самоубийц, Светлане понадобились десятилетия, чтобы простить Надю за то, что та бросила ее.

Теперь многое, до этого казавшееся таинственным, стало понятным. Когда отец сказал ей по телефону: «Не говори ничего Юле до поры до времени», он вовсе не собирался жалеть жену сына. Он ее подозревал. Мысль о том, что Яков или Юля могли предать Родину, была невероятной. Светлана начала осторожно расспрашивать окружающих, мог ли ее отец быть виноват в том, что невинные люди оказались в тюрьме или были расстреляны.

Оглядываясь назад, она говорила: «Все, происходящее вокруг меня, сводило с ума. Что-то во мне разрушилось. Я больше не могла подчиняться словам и воле моего отца, разделять его мнения, не задавая вопросов». Это слова взрослой женщины; смятение юной Светланы было куда более всепоглощающим. Что было более страшным: быть уверенной в том, что отец виноват в смерти матери или узнать, что мать не любила дочь так сильно, чтобы остаться жить ради нее?

Везде, и дома, и в школе, ее отца называли мудрым и справедливым вождем. Его имя связывалось с победой в войне. Он был «великим Сталиным». Только он мог спасти Россию. Сомневаться в этом было святотатством. Но Светлана начала сомневаться.

К январю 1942 года Красная Армия отбросила войска Вермахта от Москвы. Обгорелые остовы немецких танков окружали город. Гитлер существенно недооценил как волю русских к победе, так и суровость российской зимы. По приблизительной оценке погибло около миллиона человек, военных и гражданского населения, но Сталин выиграл битву за Москву. В июне Светлане и сопровождавшим ее родственникам разрешили вернуться в Москву. Прошлой осенью Зубалово сгорело почти дотла; семья переехала в сохранившееся крыло. К октябрю на старом месте был построен отвратительный новый дом, выкрашенный в защитный цвет.

Светлана не видела отца с осени, когда она приезжала на кунцевскую дачу принять участие в обеде в честь Черчилля. Британский премьер-министр прилетал в Москву на совещание по поводу действий союзников. Он принес плохие новости: союзники пока не собираются открывать второй фронт, чтобы отвлечь Гитлера от нападения на Советский Союз.

Светлана понятия не имела, почему ее пригласили на этот обед. Отец запретил ей каким-либо образом общаться с иностранцами, ее никогда не вводили в дипломатические круги. Когда Сталин представил ее Черчиллю и сказал, что она рыжеволосая, Черчилль заметил, что он тоже был рыжим, но, указывая сигарой на лысину, сказал: «И посмотрите, что теперь со мной стало!» Светлана была слишком смущена, чтобы ответить ему. Вскоре отец поцеловал ее и отпустил с обеда. Вспоминая об этом странном эпизоде позже, она решила, что отец разыграл представление перед Черчиллем, демонстрируя свою мирную домашнюю жизнь.

Светлана по-прежнему была школьницей, она училась в десятом классе. Она читала Шиллера, Гете, Горького, Чехова, стихи Маяковского и Есенина. Она любила Достоевского, хотя ее отец и запретил его книги. Постепенно она вырастала в свободно мыслящую женщину. Но, по словам ее подруги Марфы Пешковой, Сталин все сильнее не одобрял свою юную дочь. Если она надевала юбку выше колен, носила шорты или носки вместо чулок, он приходил в ярость: «Что это такое? Ты что, собираешься разгуливать голой?!» Он приказывал ей носить шаровары и платье с юбкой, полностью закрывающей ноги. Порой он доводил дочь до слез, но Светлана была упряма и планомерно вела свое сражение. Она медленно укорачивала подол своего платья, пока он не перестал покрывать колени. Она знала, что ее отец слишком занят, чтобы это заметить.