Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти

31 августа Хохлов сбежал из психиатрической клиники и пропал. Его отец вновь обратился с письмом к Толстому в надежде, что сын находится в Ясной Поляне. Но его не было там. «Милостивый государь, Галактион Иванович, – ответил Толстой. – Я слышал уже прежде получения вашего письма о том, что Петр Галактионович ушел из больницы. К сожалению, он не появлялся у нас, няне знаю, где он. Если бы он пришел к нам, сейчас извещу вас. Очень соболезную и ему и вам и сам душою страдаю о нем».

В 1896 году Петр Хохлов скончался.

В то время, когда Хохлов находился в психиатрической больнице, сын Толстого Лев Львович тоже проходил курс лечения в Санаторной колонии доктора Ограновича. Так называлось это заведение, расположенное в селе Аляухове Звенигородского уезда Московской губернии.

Мать с отцом навестили его в конце марта 1895 года и вроде бы даже прожили там несколько дней. Но об этом имеются лишь косвенные свидетельства: воспоминания знаменитого тогда писателя и журналиста Александра Валентиновича Амфитеатрова (который перепутал год, назвав 1894-й) и очень позднее письмо сына Ограновича биографу Толстого Николаю Николаевичу Гусеву. Судя по письму Толстого дочери Марии от 18 марта 1895 года, поездка родителей в Аляухово состоялась 20 марта. Однако в дневнике Толстого она не обозначена, в отличие от посещения больного Хохлова и другого последователя, Николая Трофимовича Изюмченко, который за отказ от военной службы находился в тюрьме. Об этих двух посещениях Толстой пишет 28 марта 1895 года как о важных событиях.

В воспоминаниях Софьи Андреевны значится другая дата посещения больного Лёвы – 22 апреля – но при этом не упоминается, что с ней был и Лев Николаевич. «Застала я его лежащим на постели, около дома, на дворе, закрытым меховой шубой. Он поправился и прибавил тогда весу двадцать два фунта [33]. Но был очень плох своим мрачным настроением, эгоистичным, хотя спрашивал о всех, и особенно о Ванечке».

Невольно создается ощущение, что или поездка к больному сыну не оставила глубокого впечатления в памяти его отца (также, как посещение отцом сына не запомнилось его матерью), или Толстой просто не знал, что писать о ней в своем дневнике.

К тому же в это время случилось важное событие. В ночь на 21 февраля 1895 года скончался Николай Семенович Лесков. В своей записке «Моя посмертная просьба» он просил похоронить его «по самому низшему, последнему разряду». Это завещание, опубликованное в газетах, впервые заставило Толстого задуматься о собственной посмертной воле. 27 марта он пишет в дневнике первое неформальное «завещание».

Среди этих событий и волнений состояние здоровья больного сына оказалось в стороне от главных мыслей и переживаний отца.

Как в свое время, по словам Валерии Абросимовой, он «пропустил момент наивысшей близости взрослеющего сына», как позднее не придал серьезного значения началу его душевной болезни, так и теперь не обратил внимания, что сын стал хотя и медленно, но выздоравливать.

«Из всех докторов, лечивших меня в те годы, наконец нашелся один, советы которого вывели меня на путь здоровья. Это был Огранович – доктор моей тети, графини Марии Николаевны Толстой, сестры отца, – который имел в то время санаториум возле Москвы, в чьей-то помещичьей усадьбе, которую он нанимал», – вспоминал Лев Львович.

Михаил Петрович Огранович (1848–1904) – выдающийся русский врач, отец-основатель санаторно-курортного дела в России, которым он занялся после изучения лечебных пансионов в Швейцарии. Так, им был открыт один первых санаториев в России вообще и первый в Крыму – в западной части Ялтинской бухты в селе Чукурлар. Санаторная колония близ Звенигорода была основана им в имении графа Шереметева. Здесь лечились многие известные люди: писатели Станюкович, Эртель, Амфитеатров, Гиляровский, Андрей Белый, публицист и общественный деятель Михайловский, художники Нестеров и Левитан. Сын Толстого поступил сюда в критическом состоянии…

«Огранович заставил меня по три, четыре раза в день есть гречневые каши на воде, так называемые “размазни”, для оживления кишечника и лежать целыми днями в саду прямо на снегу. Он находил, что моя болезнь не что иное, как застарелая форма малярии, от засевших во мне микробов тех самых лихорадок, которыми я болел в детстве…» – вспоминал он.

С диагнозом Ограновича неожиданно согласился и Толстой-старший, скептически относившийся к любым методам лечения Лёвы. 15 февраля 1895 года он пишет в дневнике: «Вчера Огранович помог мне отнестись справедливее к Лёве. Он объяснил мне, что это скрытая форма малярии – гнетучка [34]. И мне стало понятно его состояние и стало жаль его, но всё не могу выразить живого чувства любви к нему».

Огранович выбрал правильный метод обращения с больным. Тот самый, на котором настаивал и доктор Белоголовый. Полное подавление личной воли и подчинение строжайшей дисциплине. Есть «размазню» – значит есть! Лежать на снегу целый день – значит лежать! О том, что именно это ему необходимо, инстинктивно догадывался и сам Лев Львович, когда в уже цитированном паническом письме из Парижа умолял отвезти его в Россию и «связать». Но интереснее всего то, что об этом догадывался и его отец.

В дневнике 1895 года Толстой называет сына «тяжелым испытанием». Лёва действительно стал испытанием для семьи. Проблема его была в том, что он не справлялся с собственным «я». Его внутренний мир представлял собой катастрофическое столкновение ценностей и ориентиров. Он искал и не находил в себе самого себя, Льва Толстого , потому что это место уже было занято отцом. Но мириться с этим не хотелось, и это вело его к новым поискам и разочарованиям. И возникает деликатный вопрос. В самом ли деле Толстой-отец, как считал Лев Львович, недобро относился к своему сыну? Не любил его? И даже презирал?

Или в какой-то момент он понял, что главная беда Лёвы состоит в том, что он не способен жить и реализоваться как личность без отца , а в то же время не способен на это как раз по причине существования отца. Но если это было так, то это была нерешаемая проблема. Тот самый порочный круг, о котором он намекал в письме к сыну. Что мог сделать Толстой-отец, чтобы разорвать этот порочный круг?

Читая письма отца к сыну, замечаешь, как в них постепенно меняются тональность и акценты. Сначала он сердится, негодует на сына, когда тот, по его мнению, отклоняется от истины, от пути освобождения духовного, Божеского из материального, эгоистического. И наоборот, радуется, когда духовное начало в сыне побеждает. Но с какого момента он начинает прямо советовать ему отказаться от собственной воли . Но для преодоления в себе материального и воспитании духовного нужна несокрушимая воля, железная самодисциплина! Вспомним, как в одном из писем он убеждал сына доверчивать все внутренние винты до конца, а если у него нет такой отвертки, пусть возьмет ее у него. Но, возможно, когда сын заболел, Толстой понял, что Лёва сорвал в себе эту внутреннюю резьбу. Настолько она была слабой и ненадежной. И тогда тон его писем изменился.