Александр Жолковский - Напрасные совершенства и другие виньетки

– Ну, а в какой момент в полиции зашла речь о цвете кожи грабителей?

Спрашиваю тоном, не оставляющим сомнений, что и через тысячи верст ясно его различаю.

– О нем речь не заходила.

– ???

– Они не спросили, а нам было неудобно с этим вылезать (volunteer this information).

– Понимаю, понимаю, это прозвучало бы как-то неполиткорректно. Но о колечке тогда можно забыть. Или полиция не хуже меня знает, кого ловить? Только как бы не вышло racial profiling?! [31]А так – affirmative action [32]в лучшем виде.

…И двадцать лет спустя вспоминаю эту историю со смешанными чувствами. Жалко, хотя теперь уже совершенно вчуже, фамильной драгоценности, тревожно за наш благословенный городок и, last but not least, обидно за нашу некогда пассионарную расу, теряющую последние остатки воли к выживанию. Обидно, хотя, если подумать, на знакомстве главным образом именно с ее представителями основано мое невысокое мнение о человечестве в целом. Наверное, просто жалко своих, как ни пошло это звучит.

Она была красавица, умница, мы улыбались друг другу, но романа как-то не выходило.

Шли годы. Мы с Таней уже давно жили на одном конце Америки, они с мужем на другом, мы мило видались, но это было и все.

Однажды я остановился у них. Днем я задремал. Сплю я и снится мне, что я жду ее, она зовет: “Алик”, входит.

Я просыпаюсь. Это она. Подходит к кровати, улыбается, протягивает мне трубку:

– Таня.

Уже на заре туманной юности, сподобившись соавторствовать с великим Мельчуком, я удивлялся, сколь долгим и кривым – “ненаучным” – путем приходят в голову совершенно, казалось бы, очевидные вещи, которые потом и докладывать-то в качестве открытий как-то неловко (“Ну да, конечно, но это же и так ясно, а как же иначе…”). Мельчук отвечал, что никаких научных методов не бывает и быть не может, надо просто разуть глаза, шевелить мозговой извилиной, трудиться в поте лица и не заморачиваться дурацкими вопросами.

Историей одного затянувшегося открытия, правда, не в филологической, а в житейской сфере, я недавно поделился с читателем – рассказал, как в один прекрасный день, после десятилетий блуждания в интеллектуальной темноте, я сообразил, что в нашей благословенной Санта-Монике парковочные счетчики на незастроенной – открытой к морским горизонтам – стороне Океанской авеню имеют номера, соответствующие их уличным адресам и потому легко вычислимые. [33]

А вот еще одна подобная история, свеженькая.

Преподавая вот уже четвертый десяток лет общеобразовательный курс русской новеллистики, я, в целях снискания у американских первокурсников дешевой популярности, дойдя до Гоголя, иногда сообщаю, что в нескольких фильмах о Джеймсе Бонде в качестве главы советской разведки фигурирует генерал Гоголь.

Это действует, правда, с годами все меньше: имя Джеймса Бонда постепенно становится столь же экзотическим, как имена лорда Байрона, Вальтера Скотта, Генри Джеймса и многих других англоязычных авторов. Но отдельные смешки упоминание о Гоголе под флагом Бонда все-таки вызывает.

Недавно (в сентябре 2014 года) я по телевизору случайно наткнулся сразу на два таких фильма подряд: For Your Eyes Only (1981) и A View to a Kill (1985). Надо сказать, что генерал Анатолий Гоголь, [34]хотя и является естественным противником Бонда, – персонаж, в общем, скорее положительный, здравомыслящий, сторонник мирного сосуществования и разрядки напряженности. И, когда я в этот раз заговорил о нем перед студентами, меня вдруг впервые осенило, что и наш Николай Васильевич был-таки полным генералом, почти в буквальном смысле слова. [35]

В классе я обычно ограничиваюсь рассуждениями о том, что кто-то из создателей бондианы, по-видимому, прослушал в свое время курс вроде моего и, возможно, даже сознательно учел фиксацию персонажей Гоголя на чинах, чинопочитании, знаках различия (вспомним квази- маиора Ковалева в “Носе”, значительное лицо в “Шинели”, претензии героя “Записок сумасшедшего” на испанский престол), да и его собственную любовь к имперской субординации и высочайшим повелениям. Об этой ориентации Гоголя на Табель о рангах я писал, со ссылками на Синявского, [36]в своем разборе письма Гоголя к калужской губернаторше. [37]Там я даже сравнил начальственный самообраз автора с аналогичным позиционированием соколовского Палисандра и, шире, с дискурсом Комара и Меламида, Д. А. Пригова и других соцартистов. Но разглядеть в Гоголе генерала так и не сумел.

Генерал Гоголь (актер Walter Gotell). Кадр из фильма «The Spy Who Loved Me» ( 1977 )

Н. В. Гоголь. Портрет работы Ф. А. Моллера. 1840 -е гг.

Надо сказать, что соцарт, подталкивавший мысль в этом направлении, почему-то – и, как я теперь понимаю, незаслуженно – оставлял Гоголя в стороне. Так, в приговских “Некрологах” (1980):

“Центральный Комитет КПСС, Верховный Совет СССР, Советское правительство с глубоким прискорбием сообщают, что 10 февраля (29 января) 1837 года на 38-м году жизни в результате трагической дуэли оборвалась жизнь великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина <���…> что 15 июля 1841 года в результате дуэли скончался замечательный русский поэт Лермонтов Михаил Юрьевич <���…> что в 1881 году ушел из жизни известный писатель Достоевский Федор Михайлович <���…> что не стало графа Льва Николаевича Толстого. <���…> [38]

Гоголь в элитную компанию, отмеченную правительственным вниманием, не попадает.

Соцартовский образ классиков, как своего рода членов Политбюро, закономерно опирался на понятие “литературных генералов”, то есть официально признанных живых классиков советской литературы, печатавшихся гигантскими тиражами (от Шолохова и Симонова до совершенно бездарных, но занимавших важные секретарские посты Софронова, Кожевникова и др.). Кстати, выражение “литературный генерал” было впервые употреблено, по-видимому, Достоевским (в “Униженных и оскорбленных”) и подхвачено современниками, включая Салтыкова-Щедрина, но полноценный командный смысл обрело в позднесоветское время. Недаром на обложку своей книги о власти в литературе Михаил Берг [39]вынес фрагменты коллажа Б. Орлова (1982), где галерею брежневоподобных орденоносцев в генеральской форме образуют академик Павлов, Маяковский, Петр Первый, Горький, Ленин, непонятно кто (Тургенев? Менделеев? Стасов?), Пушкин и Ломоносов. Но Гоголь и тут блистает, как говорится, своим отсутствием.

А между тем в одном из часто цитируемых (в частности мной, в том числе в лекциях для первокурсников) мест из гоголевской “Переписки” автор недвусмысленно присваивает себе генеральский чин: