Эндрю Ходжес - Игра в имитацию

Что до Уомерсли, то он не скрывал от коллег радость в связи с заполучением Алана Тьюринга в свой новый отдел.

Для Алана же, который не заморачивался должностью и условиями назначения, это была все же отличная перспектива заручиться поддержкой британских властей для реализации Универсальной машины Тьюринга. Он уже кое-что сделал для них, и теперь им представлялся случай ответить ему тем же. Национальная физическая лаборатория была основана, чтобы «сломать барьеры между теорией и практикой». А именно к этому стремился и Алан. Каковы бы ни были его сомнения насчет государственной службы, она давала ему шанс. Прощаясь с Джоном Кларком и другими сотрудниками 8-й хижины, Алан с воодушевлением рассказал им о будущем автоматических вычислительных машин и заверил их, что математики никогда не останутся без работы.

На выборах в июле 1945 г. он голосовал за лейбористов. «Время для перемен», — сказал он расплывчато потом. Война понудила к планированию и государственному контролю, и Лейбористская партия предлагала сохранить то, что Черчилль предлагал ликвидировать — как Ллойд Джордж в 1919 г. Однако Алан Тьюринг не был уверенным лейбористом. Как почитатель Бернарда Шоу, читатель « New Statesman » и ученый военного времени, выступающий против ослепляющей инерции старого режима, он должен был одобрять реформы. Но на самом деле организация и реорганизация не интересовали его.

В его взглядах все еще было больше общего с демократическим индивидуализмом Джона Стюарта Милля, чем с планировщиками 1945 г. Но он не разделял интерес Милля к коммерческой конкуренции. На самом деле, он мало что знал о ней. Его жизнь проходила в школах, университетах и на госслужбе. В годы его учебы бизнес был в удовольствие, и маленькие фирмы Бьютела и Моркома сами были исключением из тенденции двадцатого века, воплощая дух, по большей части умерший вместе с Глэдстоуном. И во время войны подрядчики по оборудованию работали по дававшим им карт-бланш правительственным контрактам, к которым обычные соображения по получению прибыли были неприменимы.

Деньги, коммерция и конкуренция не играли явной роли в главных разработках, к которым Алан Тьюринг имел отношение — разработках, которые во многих смыслах позволили ему остаться идеалистом. Его верность примитивному либерализму, его «торжество пораженчества», равно как и его приверженность главному сближала его в большей степени с философами-утопистами, нежели с Миллем. Кто-то соотносил его с Толстым, а Клод Шеннон воспринимал его, как Ницше, «за пределами Добра и Зла». Но, пожалуй, ближе всех ему по духу (и по отечеству) был еще один деятель конца девятнадцатого века, еще более скрытый за кулисами политики. Этим человеком был Эдвард Карпентер, который, имея много общего с каждым из упомянутых европейских мыслителей, критиковал Толстого за строгую позицию по вопросу отношений двух полов, а Ницше — за чрезмерное высокомерие и надменность. И в те времена, когда социализм воспринимался лучшей системой организации общества, Карпентер являл собой пример английского социалиста, интересующегося не организацией общества, а наукой, половой жизнью и естественной простотой отношений, равно как и достижением между ними гармонии. Родившийся в 1844 г., он написал эти слова в Первую мировую войну, которая уже застигла маленького мальчика в Сент-Леонардс-он-Си и в соответствии с которыми Алан Тьюринг продолжал жить, не считаясь со мнениями более респектабельных персон:

Я часто гулял и сиживал на пляже в Брайтоне, предаваясь мечтам, а теперь я сижу на берегу человеческой жизни и грежу почти теми же мечтами. Я вспоминаю о том времени, что упоминаю (хотя, быть может, это было малость позже), придя к заключению, что есть только две вещи, ради которых стоит жить — слава и красота Природы и слава и красота человеческой любви и дружбы. И сегодня я все еще чувствую то же самое. И, в самом деле, ради чего еще стоит жить? Вся эта чушь о богатстве, известности, почете, покое и непринужденности, роскоши и т. п. — она не имеет никакого значения! На все это, и правда, не стоит терять время. Эти вещи столь явственно второстепенны, полезны постольку, поскольку они могут привести к первым двум.

В 1945 г. их можно было рассматривать, как мировоззренческую концепцию Алана Тьюринга. На ранних этапах Лейбористская партия была открыта идеала Карпентера и даже «новой морали». Его наивный вопрос, для чего нужно жить, и рассуждения о том, как социализм может повлиять на жизнь людей, сыграли свою роль во дни ее относительной невинности. Даже будучи у власти в 1924 г., первый лейбористский кабинет послал Карпентеру благодарственное письмо, приуроченное к его восьмидесятилетию. Но тридцатые годы двадцатого века поставили крест на всем этом. В 1937 г. Джордж Оруэлл высмеял все, что осталось от той непрактичной, смущающей наивности:

Такое впечатление, будто простые слова «социализм» и «коммунизм» привлекают к себе с магнетической силой всех любителей пить фруктовые соки, нудистов, лапотников, сексуально озабоченных, квакеров, шарлатанов-целителей, пацифистов и феминисток в Англии.

Оруэлл избежал дихотомии, воззвав к Англии «обычных добропорядочных людей». Возможно, Алану Тьюрингу и стоило бы сделать то же самое, но он был теперь безнадежно обременен своим сознанием, в котором гнездились необычные, непристойные противоречия. Величайшие идеи «механизации, рационализации, модернизации» войны уживались с другим состоянием, величайшим из всех осмысленных, пока еще желающим «самого обычного в природе» и пока еще остающимся тем, что Оруэлл подразумевал под выражением «сексуальный маньяк». Алан не мог избежать этих вещей, но, предав половину своего сознания государству, он лишил себя свободы попытки. Он что-то делал, но не так, как Оруэлл, и прошел точку невозврата.

Эттли заменил Черчилля на Потсдамской конференции, когда результаты британских выборов стали известны. В это же время Алан Тьюринг поехал в Германию в составе группы из пяти английских и шести американских экспертов, чтобы изучить прогресс немцев в области связи. Одним из англичан был Флауэрс. Они тронулись в путь 15 июля и прибыли в Париж в ясный жаркий день. В Париже они должны были встретиться с американцами. А еще через пару дней они сели в джип; им предстояло проехать более 200 миль, и они надеялись, что прибудут у месту назначения до наступления ночи.

По дороге их останавливали тридцать семь раз из-за того, что они, как гражданские лица, ехали без касок.

Так Алан Тьюринг снова оказался на лежавшей в руинах земле Гаусса и Гилберта под неусыпным наблюдением американцев и в военном джипе. Компания остановилась в лаборатории исследований в области связи в Эберманнштадте, близ Байройта; чтобы добраться до нее, им пришлось предолеть тысячу футов подъема в гору. Прежде там располагался госпиталь — на крыше здания сохранился красный крест. Так что спали они на госпитальных кроватях. А приходившие из деревни женщины убирались — за миску похлебки. Только Алан и Флауэрс интересовались вопросами криптологии, остальные члены группы об этом не знали (насколько им было известно). Один из захваченных немецких ученых с гордостью показал им машину типа «Рыбы» и объяснил, как много миллиардов действий она выполнила без повторения ключевой последовательности. Алан и Флауэрс только моргнули и обронили «Неужели!», когда он продолжил рассказывать им, что, тем не менее, их математики определяли ей срок стойкости перед взломом только в два года, допуская затем возможность взлома.