Эндрю Ходжес - Игра в имитацию

Если, как предполагал и сам Тьюринг, знания и интеллект человека проистекают из взаимодействия с окружающим миром, то, следовательно, знания сохраняются в мозгу человека неким образом, зависящим от природы породившего его взаимодействия. Слова, сохраненные в мозге, должны самой его структурой связываться с обстоятельствами применения данных слов, со страхом, смущением и слезами, которые ассоциируются с ними, или которые они замещают. Могут ли такие слова храниться в целях «интеллектуального» применения в машине дискретных состояний, моделирующей мозг, если данную модель не снабдить периферическими моторными, сенсорными и химическими системами, присущими мозгу? Возможен ли интеллект вне жизни? Существует ли сознание вне коммуникации? Есть ли язык без бытия? Отделима ли мысль от переживания? Такие вопросы задавал Алан Тьюринг. Вопросы тесно перекликающиеся с проблематикой, волновавшей Витгенштейна. Является ли язык лишь игрой, или же он непременно связан с реальной жизнью? В отношении шахматного мышления, математического мышления, да и любого чисто технического мышления, применяемого при исключительно символьном решении проблем, существуют мощные аргументы в поддержку точки зрения Тьюринга. Однако, рассматривая область человеческой коммуникации во всей широте, не удается не только разрешить данные вопросы, но даже должным образом поставить их.

Безусловно, наиболее явно все эти вопросы проявились в докладе 1948 года при выборе видов деятельности, подходящей для мозга «лишенного тела». Тьюринг свел их к действиям, не требующим «органов чувств, или движения». Но даже тогда, выбрав криптоанализ в качестве области пригодной для разумных машин, он намеренно не акцентировал внимания на тех сложностях, которые возникают из взаимодействия между людьми. Взгляд на криптоанализ как на работу исключительно с символами явно перекликался с тем, как в «Hut 8» в целом рассматривали войну вне политических и собственно военных процессов, стремясь действовать автономно и изолированно, вне влияния окружающего мира. Герой фильма «Маленькая задняя комната» довольно иронично отметил:

«Как жаль, если задуматься, что мы не можем упразднить ВМФ, армию и ВВС и дальше побеждать в войне без них.»

Однако без армии обойтись было невозможно. Требовалось взаимодействие с разведкой и другими подразделениями, иначе в Блетчли не было бы никакого смысла. По сути, руководство пыталось провести разделительную черту там, где её не существовало. Аналитики из разведки работали и с отделом оценки обстановки. Оценка обстановки сказывалась на эффективности операций, которая, в свою очередь, отражалась на успехе криптоанализа. При этом операции происходили в реальном мире, где шла война и тонули корабли, тогда как в «Hut 8» война казалась отдаленным сном, хотя, на самом деле, они принимали в ней самое непосредственное участие.

Математиков привлекает возможность рассматривать машины и информацию на бумаге исключительно как символы. Однако факт остается фактом, для тех, кто понимает, что в знании заключена власть, их проявления в реальном мире имеют важнейшее значение. Подлинная тайна Блетчли состояла в том, как удалось интегрировать совершенно разные, по сути, направления деятельности, её логические, политические, экономические и социальные аспекты. Происходившие процессы были настолько сложны, причем не только в рамках одной системы, но и во взаимодействии многих систем, что объяснить их успешную работу можно, пожалуй, только тем «британским духом», о котором говорил Черчилль. Как бы то ни было, Тьюринг всегда склонялся к тому, чтобы работать автономно, рассматривать свою деятельность как техническую головоломку. Он всегда сопротивлялся административному вмешательству. В своей работе на Великобританию он столкнулся с той же самой проблемой, что и в своей модели мозга. Та же проблема проявилась и в судьбе «ACE». Разработав крайне разумный план, Алан был склонен предполагать, что политические механизмы заработают как по мановению волшебной палочки и воплотят его в жизнь. Он никогда не учитывал тех взаимодействий и контактов, которые необходимы для претворения планов в жизнь в реальном мире.

Именно этот довод лежал в основе замечаний Джеффесона, порой несколько путанных. Нельзя сказать, что Тьюринг полностью избегал данной темы, он даже пошел на следующую уступку:

«Следует, тем не менее, отметить ряд уже упомянутых физических ограничений. Неспособность насладиться клубникой со сливками может показаться читателю пустячной. Не исключено, что возможно добиться того, чтобы машина получила удовольствие от вкуса блюда, но попытки добиться этого будут ничем иным, как идиотизмом. Однако данное ограничение вносит свой вклад в иные ограничения, скажем сложность установления дружественной связи между человеком и машиной, подобно той, что возникает между белым человеком и белым человеком, или темнокожим и темнокожим.»

Хотя данная уступка не являлась особенной, она была крайне существенной и открывала вопрос о том, какую роль играют подобные свойства человека в «разумном» использовании языка. Данный вопрос Тьюринг не изучал.

Аналогично, он не избегал прямого ответа на возражение Джефферсона о том, что машина не способна оценить по достоинству сонет «из-за эмоций, переживаемых подлинно». Сонеты Джефферсона походили на совет Черчилля Р.В. Джонсу: «Хвали гуманитарные науки, мальчик мой. Все будут думать, что ты мыслишь широко!» Аналогично и Тьюринг уцепился за пустую, по сути, культуру восхваления Шекспира, возможно, несколько грубовато. В своих аргументах он опирался на принцип имитации. Если машина сможет приводить доводы так же подлинно, как и человеческое существо, то как можно отказывать ей в существовании чувств, которые мы приписали бы собеседнику-человеку? Для иллюстрации своих размышлений Тьюринг приводит модель диалога:

СПРАШИВАЮЩИЙ: В первой строчке сонета говорится «сравню ли с летним днем твои черты», как вы считаете, если сказать «весенний день» что-то измениться, может, станет лучше?

ОТВЕЧАЮЩИЙ: Не укладывается ритм.

СПРАШИВАЮЩИЙ: А если «зимним днем»? Тогда укладывается неплохо.

ОТВЕЧАЮЩИЙ: Да, но кому понравится сравнение с зимним днем.

СПРАШИВАЮЩИЙ: А можно сказать, что господин Пиквик Вам напоминает о Рождестве?

ОТВЕЧАЮЩИЙ: В какой-то мере.

СПРАШИВАЮЩИЙ: Но Рождество — это зимний день. Вряд ли Пиквик станет возражать, если его уподобить Рождественскому дню.

ОТВЕЧАЮЩИЙ: По-моему, Вы говорите несерьезно. Говоря о зимнем дне, Вы подразумеваете некий ничем не примечательный, обычный день, а Рождество — особенный день.

Однако ответ на возражение рождает тот же вопрос о роли взаимодействия с окружающим миром в «интеллекте». Подобная игра со словами из области литературной критики — это уже клубника со сливками, а отнюдь не хлеб, или мясо. Она выражала взгляд на сонеты на задней парте урока английского языка Росса! А где же скрывается то самое «подлинное чувство»? Скорее Джефферсон подразумевал нечто более близкое к понятию интеллектуальной целостности, нежели к выставлению оценок на экзамене: искренность, или правдивость, указывающие на некую связь между словами и восприятием мира. При этом подобная целостность, последовательность в словах и действиях недоступна машине, основанной лишь на дискретных действиях. Проблема возникнет особенно явно, если поставить машину перед вопросом «Испытываете ли Вы…», «Были ли Вы когда-либо…», или «Что Вы делали во время войны». Либо же, оставаясь в рамках игры с угадыванием полов, попросить истолковать некоторые из наиболее неоднозначных сонетов Шекспира. Можно также предложить обсудить изменения, которые внес в работы Шекспира доктор Баудлер. Показательной темой для разговора станет и «кто любит со мной работать». Вопросы, касающиеся пола, общества, политики, или тайн проявят тот факт, что слова, которые человек способен произнести, могут оказаться ограничены вовсе не интеллектом, отвечающим за разгадывание головоломок, но, скорее, пределами того, что возможно сделать. Тем не менее, такого рода вопросы не сыграли роли в дискурсе.